Страх

Нас в Академии учили, как провожать на тот свет. Одна из обязанностей джедая — помочь бойцу встретить этот миг, не уронить себя со страху, уйти гордо и с достоинством. Без разницы куда и к кому он идет, в какие миры — пусть войдет, как воин. Прощение ли там его ждет, слава ли, или кары и муки, пусть ему там будет уважение.

Но в тот раз все было не так. Дэна мелко колотило у меня на коленках, обезболиватель был у медика так себе. Он хрипел, вцепился рукой мне в плечо, тянул к себе, просил не уходить, говорил, что я ему нужен. А я как будто забыл слова, давил ему чвокавшей потемневшей курткой в грудь, у меня все сжалось внутри, окаменело, челюсти стиснулись, голову будто вставили тиски. Я, вытаращив глаза, смотрел, как уходит из парня жизнь, как кривит он губы, как возит окровавленной ладошкой по ступенькам, оставляя грязные линии на сером бетоне. Во мне что-то сломалось, я зарыдал, чувствуя себя беспомощным и обреченным, как в детстве. Когда тонешь в неизбежной и непоправимой нелюбви, в темном несчастье. Взял его за руку, она отозвалась горячим теплом, она была родная, пела мне на каком-то языке, который знали только мы двое. Казалось, мы знакомы с рожденья, знаем друг про друга все. Он мог бы мне быть братом, в те секунды казалось, так оно и было. Словно мы вместе ходили в школу, прятали дневники с двойками, вместе ели торт на дни рождения, вместе мечтали. У меня не было настоящего брата — друга. И вот я встретил его здесь на этой лестнице, он был в моей жизни несколько дней, теперь уходит навсегда.

Сука, почему⁉ Я комкал куртку у него на груди, чувствуя вязкую теплую кровь, слышал сладкий запах крови и кислый — всего остального вокруг. Ведь, мы же могли уйти вместе. Восстание, конечно, провалено, но джедая так просто не возьмешь. И я уже знал в тот момент, как я через пару часов выйду из здания и выведу с собой тех, кто рядом. Да, будет не славно, придется врать и прятаться, а потом разбежаться в разные стороны, до конца дней помнить, как нас здесь победили. Но мы все выживем. Почему именно он не пойдет с нами⁉ Почему, сука, именно Дэн останется здесь в этой кислятине⁈

Я трясся и ревел, слезы лились по грязному лицу, было страшно и стыдно, что именно ему я не в состоянии сказать сейчас на ухо правильные слова, помочь и ободрить. Он глядя на меня тоже рыдал. Мы оба сейчас были перед ликом Смерти не бойцами, а сопливыми несчастными мальчишками. В отчаянии, вдруг потеряв где-то какие-то контакты нейронов, связывавших меня с академическими джедайскими премудростями и символами, я не знал где искать помощи и сил. Дэн судорожно и резко вдохнул, рывком прижал меня к себе, тонким через слезы голосом, сказал «Ты молодец, ты справишься». Я обнял его, вцепившись пальцами ему в спину, прижал его лицо себе к груди, уткнулся мокрыми глазами ему в черные потные волосы. Женщина в длинном черном пальто стояла в свете фонаря на площади вечернего города и смотрела на нас — двух зареванных дошколят в одинаковых джинсах и куртках. Мы бежали к ней, ухватились за подол пальто и плакали в сухой ворсистый кашемир. Побили вас, мои милые мальчики? — Она гладила наши стриженые затылки и грустно улыбалась. Нежно взяла его на руки, прижала к груди, печально и ласково посмотрела ему в лицо, что-то шепнула и поцеловала, он перестал плакать и улыбнулся. Я продолжал выть и заливать ей слезами пальто, почувствовал, как резко дунул теплый ночной ветер, обдав нас мелким дождем. Дэн на лестнице, ткнул со всей силы мне носом в грудь и затих, я подняв голову, увидел серый потолок и игравшие в пыли рыжие и желтые лучи света из окна. Вокруг был ненавидящий нас город, стрелявший по нам со всех сторон из пушек и пулеметов. По радио вещала-скрипела какая-то известная артистка, от лица интеллигенции требовавшая додавить нас, гадов, всех до последнего гаденыша. Серый бетон давил больно в локоть. Только эти радужные лучики в облаках пыли были добрыми. Только обмякший Дэн у меня на коленях был теплый и родной. Я прислонился головой к стене, трогал пальцами его волосы и щеки, смотрел в разноцветные лучи и плакал.

Вспоминая все это неожиданно четко и в деталях, я шел в темноте в ту сторону, где мерцал какой-то свет, пока не вышел вдруг туда, где почувствовал ногами твердый грунт. Тьма теперь лежала позади меня, как ночной пруд, непроглядной массой неподвижной черноты. А я стоял на берегу этого пруда — на серых плитках ухоженной ночной набережной с тусклыми фонарями и резными деревянными скамеечками.

Двое бухали в потемках у скамейки. Тот из них, что бородатый, похожий на викинга, уставился на меня, словно настраивая пьяные свои окуляры:

— Ты что-ли? — окликнул хриплым басом, неожиданно четким среди тишины, — Сработал меч?

Я начал узнавать его — один из тех бородачей, что дали мне меч. Давным давно. Тот самый клинок, которым я завалил потом Грога.

— Нормально все, свое дело сделал, — подошел я к скамейке, хлопнув старого вояку по плечу, — хороший меч, благодарен за подгон.