Страна утраченной эмпатии. Как советское прошлое влияет на российское настоящее

Но отсюда же – и острый, в чем-то болезненный интерес таких вот перепуганных обывателей к «объявленным гомосексуалистам» типа условного «Бори Моисеева». С вышеописанной точки зрения «объявленный гомосексуалист» – это как раз и есть «человек, упавший ниже некуда», «вещь», «помноженный на ноль» и т. п. Российский провинциал смотрит на них с ужасом, отвращением и… завистью. В которой, естественно, сам себе никогда не признается. Не потому вовсе, что сам хочет гомосексуального секса (чаще всего – вовсе не хочет), а потому, что такой «Боря Моисеев» – это человек «по ту сторону страха»: самое страшное, что только может быть на свете, с ним уже случилось, но он еще жив. Значит, жизнь без страха… возможна?

Таким образом, мы приходим к выводу, что культ «страха перед голубизной» – это в специфических российских условиях, безусловно, инструмент социального порабощения широких масс населения.

Властям, безусловно, выгоден жупел^[35] «пассивного гомосексуалиста» как самого страшного кошмара жизни – «о, это может случиться со мной!». Это помогает держать обывателей в повиновении.

И отсюда же видно, что активно продвигаемое ныне на Западе отношение к гомосексуальному сексу как к «просто одному из бесчисленных способов доставить удовольствие себе и партнеру» разрушает этот жупел. Если в «опущении» самом по себе нет, «как нам тут подбрасывают», ничего такого уж жутко постыдного и катастрофического – тогда чего ж обывателю бояться? Невротизируй и управляй

Российская власть, вероятно, на инстинктивном уровне почувствовала угрозу. Речь ведь идет об одном из базовых способов психологического контроля над населением на ¹/₆

части суши. Поэтому и началось активное «противодействие Западу», попытки повторного табуирования гомосексуальной темы.

Общая канва действий в инфополе понятна: гомосексуализм – это так ужасно, что о нем лучше вообще ничего не знать и не говорить. Гомосексуалистов – ни в спорте, ни на сцене – не существует (то есть все, кто себя таким образом проявляют, тут же проваливаются в преисподнюю без следа, превращаются в «социальный ноль»).

Властям оно, конечно, выгодно, но, прошу прощения за тавтологию, культивирование блатной культуры ведет к дополнительной невротизации и без того крайне нервного населения. Секс в России оказывается чрезвычайно перегружен символическими смыслами: в нем мало любви, мало даже гедонизма, но очень много отношений власти. Простой русский обыватель, в котором с детства живет концепция «опущения», в итоге начинает воспринимать любой секс, даже гетеросексуальный, как тот же самый способ наказания и понижения в социальном ранге.

В итоге интернет полон, к примеру, жалобами женщин на то, что вроде бы влюбленные в них мужчины… оказываются неспособными к половой близости с ними. И дело не в импотенции, а, как ни странно, в страстной и сильной любви: влюбленные не могут заставить себя «опустить» любимую.

Не стоит думать, что яростная гомофобия значительной части нашего населения показывает, будто бы среди нас так уж много «латентных гомосексуалистов». Вовсе нет. Эти люди просто глубоко невротизированы и испытывают страх. Страх, который нынешние власти посчитали нужным еще усилить.

Провинция и ее СМИсми

Поговорим о провинциальной журналистике. На сегодня в подавляющем большинстве российских городов и весей выходят какие-то газеты, и даже не одна на город, а две или три. Местная пресса существует! Не сказать, что она при этом процветает, равно как давно уже нельзя назвать престижной профессию журналиста в русской провинции. Увы, журналистика нынче не приносит своим региональным адептам ни славы, ни влияния, ни тем более материальных благ.

Как следствие, в провинциальной журналистике мы наблюдаем тот же процесс, что в образовании и здравоохранении: профессия приобретает все более ярко выраженную половую окраску – а именно становится «женской». Увы, как бы неполиткорректно это ни звучало, но для России это верная примета: чем больше в какой-то профессии женщин – тем меньше в этой же профессии… нет, не мужчин; денег! Обратный закон срабатывает не всегда, но тоже почти железно.

Мужчин буквально «вымывает» из провинциального журналистского цеха.

Вот совсем недавно из городской газеты местечка, которое я консультировал, уволился ведущий репортер, заявив, что ему надоело трудиться, как волу, за 14 тыс. в месяц. Взамен он устроился, натурально, рабочим на конвейер, на мебельную фабрику – там ему сразу положили 25 плюс бесплатные обеды. После этого, кстати, в редакции остался всего один мужчина-журналист – и тот главный редактор, которому 2 года до пенсии.

Это я о кадровом составе. А теперь о типологии самих газет. К сожалению, типов осталось мало, всего три. Я их обозначаю так: унылый официоз, «боевые листки»… и есть еще третий, которому трудно подобрать определение. Я пока остановился на названии «ни о чем». О том, чего нет