Теперь ему совсем не хочется думать о гимназии, о том, что его исключили. Мысли уходят к другим, гораздо более приятным, темам. Осокин думает о лете, о том, что он купит себе ружье. Одна за другой начинают подниматься и проходить картины: лесного озера, болотца с березками… Потом Осокин оглядывается вокруг, и ему делается почти смешно, что он так спокойно принял свое исключение. «Кажется, я на самом деле знал, что это случится, поэтому и не удивился, - говорит он себе.
Время идет медленно. Первоклассники в другой комнате играют в домино. Осокин сидит и смотрит в окно. На душе у него очень нехорошо, так нехорошо, что он даже боится думать.
- Что же это такое? - говорит он себе. - Ведь я же знаю, что мне непременно нужно было кончить гимназию, для того чтобы сделать все так, как я хотел. А что же вышло? Опять все то же самое. И теперь я прекрасно помню, что тогда я точно так же сидел у этого же окна и точно так же думал, что вот, меня исключили из гимназии. Значит, все повторяется без перемен? Зачем же было возвращаться? Значит, я не буду в университете. Бедная мама! Она так мечтала! И какое это, вообще, свинство перед ней. У нее все время болит сердце. А теперь ее потащут сюда, будут ей говорить всякие гадости про меня. И она будет чувствовать, что я почти погиб. Во всяком случае, для нее это все очень много значит. Потом, конечно, как-нибудь все наладится. Буду готовиться к экзамену «на зрелость». Не в юнкерское же в самом деле идти! Но теперь, теперь -вот что скверно! Бедная мама! Эти идиоты совсем измучают ее. И одного я не могу понять: зачем я это сделал? Зачем надел очки на Цезаря? Ведь если уж говорить искренне самому себе, я все знал с самого начала. Знал, что меня поймают, что обвинят в том, что я сломал замок. И все-таки я сделал то же самое, как и тогда!? Очень мне нужен этот Цезарь или попечитель! И курьезнее всего то, что и в тот раз я тоже все знал заранее, что из этого выйдет, а потом точно так же сидел здесь и обвинял себя. Сейчас я помню это совершенно ясно. Что же будет дальше? Неужели так все и пойдет? Нет, это ужасно! Не могу думать! Нужно найти что-нибудь, на чем остановиться.
Так не может быть. Не нужно поддаваться этим мыслям. Ну, скверно, гадко, но выход должен быть. Очевидно, в гимназии я уже ничего не могу изменить. Видимо, все уже было испорчено раньше. И здесь я был связан, а теперь буду свободен. Стану заниматься, много читать. Это гораздо лучше в конце концов. Я даже скорее приготовлюсь дома к экзамену.
Но сидеть ужасно скучно.
Наконец, когда Осокин меньше всего ожидает, хлопает дверь в другой комнате и входят надзиратель с его матерью. Первоклассники выходят, становятся у двери и с любопытством рассматривают ее. Толстый пансионер приотворяет дверь и тоже с любопытством смотрит.
Осокин видит, что у матери очень расстроенный вид, и у него падает сердце. Его спокойствие, которым он был так доволен минуту назад, кажется ему самым безобразным эгоизмом, а рассуждения об экзамене на зрелость и об университете сразу все рушатся, и остается одна неприкрытая и невероятно уродливая правда: его исключили из гимназии. И он знает, что это значит для матери.
- Что же это такое, Ваня? - спрашивает она в отчаянии.
Он молчит и смотрит на надзирателя. «Что же ты спрашиваешь меня при этой обезьяне? Что я могу сказать?» - мысленно говорит он. Но в действительности у него такой вид, точно он сконфужен и молчит.
- Мы можем ехать, - бормочет он. - Я тебе все расскажу. Это все было не так.
Они выходят из больницы и через коридор и пустой гимнастический зал идут в швейцарскую. И в эти моменты Осокин чувствует, что он все-таки любит гимназию и что ему жалко уходить отсюда с тем, чтобы больше никогда не возвращаться, и глупо и досадно чувствовать себя выгнанным. Он видит, что мать совершенно убита, и ему делается совсем не по себе.
В швейцарской мать волнуется, долго не может найти перчатки, ищет портмоне, дает швейцару на чай гораздо больше, чем следует.
И Осокину невыразимо жалко ее и в то же время досадно на нее за то, что она приехала. Было бы гораздо лучше, если бы она предоставила ему выпутываться одному. Они выходят.
- Что ты со мной делаешь, Ваня? - говорит она. - Зачем ты подвергаешь меня таким унижениям? И что ты с собой делаешь?
У нее перехватывает голос. Осокин чувствует, что она сейчас заплачет.
- Поедем домой, мам. Я тебе там все расскажу.
Он хочет прибавить, что все будет хорошо, но взглядывает на мать и молчит.
Они садятся на извозчика и едут. Всю дорогу Осокин ничего не говорит и только изредка поглядывает на мать. Она тоже молчит.
- Я хочу знать одно, - думает Осокин. - Почему, зная все, что будет, я все-таки так поступал? Почему я не поступал иначе? Или я не мог делать иначе? И почему, если не мог, часто кажется, что все вполне зависит от меня?
Он сосредоточенно думает.