Да перстень с светлым камнем дал.... . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . .(Странник, Часть I. Глава CVI.). . . . . . . . . .а онПоследний отнимал мой сонИ увеличивал недуги.Как часто я ее услугиБлагославлял и проклинал,А после бредил и не спал!Однажды, утомленный, хилый,Я, глядя на нее, алкалЗдоровья, крепости и силы;Вдруг вижу, входит молодойАрмейский юнкер в ту же хату;Я не позволил бы с собойСтоять в одной квартире брату,Где только угол есть, да стол,Да благосклонный женский пол.В другое время, знал бы дворник,Что я, и ближнего любя,Способен выйти из себя;Но истомленный, как затворник,Я все терпел, я все сносилИ даже денщика не бил.Моя хозяйка серной с местаВскочила юнкера встречать.А он, застенчив как невеста,Вошел, поклон и стал сниматьС бессильных плеч солдатский ранец;Взглянул на портупейный глянец,Потер немножко обшлагом,Повесил кивер и потом,Расслабленный жарою тяжкой,Возился долго бы он с пряжкой,Когда б хозяйка не былаПредупредительна, мила.«Москаль сараку![471] как ты молод, —Она сказала, — как твоеЗдоровье сносит жар и холод,Солдатский ранец и ружье!Аштаб те![472] пряжку расстегну я!»И вот она с него снялаМундир и галстух и далаЕму три жарких поцелуя;Потом просила его сесть.Без благодарности за честь,За встречу и прием приятный.«Хозяйка, как бы что поесть!» —Сказал ей юнкер непонятный.А я, я — хилый и больной!Забыл болезнь и хладнокровье,Как будто юнкер молодойС собой принес мое здоровье!. . . . . . . . . . . . . . .CCXCV
Ах, боже мой!.. Как вам не стыдноБез спросу брать мою тетрадь!Из этого поступка видно,Что вы... умеете читать!(В сторону.)
Совсем не то хотел сказать!CCXCVI
Рассерженный нескромностью соседа, прочитавшего без моего позволения продолжение поэмы, найденной мною в Лозове, о Мититике Марьиолице,
я сел подле письменного стола, бросил взоры на карту, глаза разбежались: что же было мне делать без глаз? Как ученик аббата Л'Епе[473], провел я пальцем по карте и ощупал Кавказские горы. По воображению, создал я об них полную логическую идею.Посмотрите же на эту природу, обогащенную небом, на столпившиеся горы, на светлые ручьи воды живой, на эту щедрую, девственную землю, не тронутую сошником, на эти плодоносные леса, на эти испещренные цветами скаты и покрытые густою зеленью долины; на эти громады скал, на эти слои снегов, по которым можно было бы определить возраст Вселенной; на этот воздух благовонный, как роза, распустившаяся во время создания Эввы![474]
Смотрите, смотрите, гг. читатели и милые читательницы!Солнце блистательным светом своим завистливо скрывает от взоров бесчисленные светила, плавающие в небе; в отдалении вечные снега уподобляются полотну, разостланному по вершинам цветущего Кавказа: ни волны, ни листья не ропщут на беспокойный ветр. Окруженный неведомой мне доселе тишиною, я слышу только биение своего сердца; вдруг раздается голос... какой голос! Внимайте, внимайте, гг. читатели и милые читательницы!..
CCXCVII
Заняв таким образом слух и взоры моих спутников и прекрасных спутниц, я опять выкрадываю себя из толпы их и еду от Мангалии вверх по морскому берегу; отсчитав 300 стадий[475]
, по счислению неизвестного мореплавателя, по Понту Эвксинскому[476], я приближаюсь к древнему Истеру, преобразованному временем и потомками торков[477] в Кистенджи.