Странное происшествие в сезон дождей

— Молодость, молодость!.. Та, кто поет эту песню. Дорис до сих пор жива, хотя большинство людей уверены, что она уже давно в могиле. Осталась где-то там, в пятидесятых. Может быть, в шестидесятых.

О нет, Анн-Софи, нет! Пятидесятые — время Джин, говорили ли они с Даша о Джин? Этого Дарлинг не помнит.

— Даша любила Дорис. У нее есть целая коллекция фильмов с участием Дорис. Никогда не разделяла эту ее страсть к замшелым музыкальным комедиям по-американски.

— Зачем вы все это мне рассказываете?

— Чтобы ваше представление о ней было как можно более полным.

— Теперь это не имеет никакого значения.

— Возможно, возможно, возможно. А возможно, и нет.

Джин, а теперь и незнакомая Дорис, и сама Даша, и Дарлинг (которая тоже — Даша, если отталкиваться от имени) — вот цепочка и выстроилась — д-д-д-д. Примерно ту же дробь обычно выбивают зубы — на морозе или от страха, так и есть: Дарлинг боится. Она боится Анн-Софи, ее делано грустного лица и делано меланхоличного голоса.

Дорис Дей и не думает умолкать, perhaps давно закончилась, ее сменила другая песня, — и все это похоже на концерт по заявкам, который Даша было бы приятно послушать, где бы она ни находилась сейчас.

— Он не слишком мучил вас, дорогая моя?

— Этот дурацкий канадец? Нет. — Дарлинг и не заметила, как оказалась загнанной в угол, к самому окну с магнитолой.

— Хотите, сварю вам кофе?

— М-м-м… Если специально для меня…

— Для себя тоже.

— Да, пожалуй.

Анн-Софи блестяще ориентируется в многочисленных кухонных шкафчиках. За дверцей одного из них скрывается целая коллекция джезв разной величины: несколько медных, с ручками из гладкого отполированного дерева, и одна серебряная — с затейливым восточным орнаментом. По очереди подержав их в руках, как будто выбирая наиболее подходящую, Анн-Софи останавливается на самой невзрачной, самой закопченной.

Еще через минуту рядом с плитой выстраивается целая батарея жестянок — с кофе и какими-то специями.

— Кардамон? — не оборачиваясь, спрашивает француженка.

— Пожалуй.

— Корица?

— Да.

— Добавим еще немного лимонной цедры, и кофе получится отменным.

— Не много ли всего?

— В самый раз, — уверяет Анн-Софи. — Я не часто варю кофе… Но сейчас мне вдруг захотелось выпить с вами по чашечке. И поболтать, как старинные друзья.

«Поболтать, как старинные друзья», свесив ноги в пролом на виске Даша, — Анн-Софи ведет себя слишком цинично для человека, потерявшего близкого друга. И… неужели она еще не наболталась? Сама Дарлинг вышла из кабинета совершенно опустошенной. Вот и сейчас она рассеянно следит за манипуляциями Анн-Софи: та совершает массу мелких и совсем ненужных телодвижений, открывает и закрывает плотно притертые крышки жестянок, втягивает ноздрями воздух.

— Куда же она запропастилась?

— Кто?

— Цедра…

Наконец цедра найдена (в коробке из-под табака Rosebud), десять минут священнодействия над джезвой — и Анн-Софи ставит чашку перед Дарлинг. И сама устраивается напротив.

— Тяжелое утро. Тяжелый день, — говорит Анн-Софи. — Я беспокоюсь о Шоне.

— Давно пора было разбудить его, — вторит ей Дарлинг.

— Мы навестим его после кофе. Важно не дать ему впасть в отчаяние, иначе он совершит какую-нибудь глупость. Вы ведь приглядите за ним, дорогая?

— Я? Почему я?

— Вы — единственный человек, кто еще сохраняет спокойствие и ясную голову.

— Вы тоже кажетесь мне именно таким человеком.

— Будем считать обмен любезностями законченным. Хотите знать, что я действительно думаю о вас?

— Хочу.

В обращенном к окну лице Анн-Софи отражается дождь, оно идет полосами — темными и светлыми, и Дарлинг никак не может решить, хороша или плоха Анн-Софи. И чего же в ней больше — темного или светлого. Наверное, все-таки светлого: иначе от мысли, что из всех находящихся в доме на роль убийцы больше всего подходит старинная подруга Даша, не отделаешься.

— Вы появились слишком вовремя, чтобы назвать ваше появление случайностью. Вы должны были появиться — и вот вы здесь.

— Я не понимаю…

— Я тоже мало что понимаю. И вы не нравитесь мне. Вы вызываете во мне чувство беспокойства. Даже убийца Даша

беспокоит меня гораздо меньше.

— Вот как? — Кофе, приготовленный Анн-Софи, горчит и обжигает, никогда еще Дарлинг не пила столь отвратительного пойла. — Вы знаете, кто убийца?

— Скажем, у меня есть предположения. Или, как говорит наш канадский идиот, — версии.

— Надеюсь, это не я?

— Не вы. К сожалению. Как кофе?

— Спасибо, отличный.

— Кофе — полное дерьмо. Единственная вещь, с которой я не могу справиться, сколько бы ни старалась.

Дарлинг чувствует, что краснеет: Анн-Софи заставила ее мелко солгать и тут же разоблачила, а быть уличенным во лжи — одна из самых неудобных вещей на свете. Уж лучше бы француженка обвинила ее в убийстве — тогда бы Дарлинг не выглядела так нелепо и смешно.

— Даша, кстати, в таких случаях всегда говорила правду.

— Я — не она.

— Теперь я это поняла. Вы — всего лишь воспитанная маленькая девочка. Чрезмерно деликатная и при этом — излишне любопытная, излишне болтливая. Но, в общем, ничего особенного.

— Спасибо за лестную характеристику.