Странный рыцарь Священной книги

Найдя указанное место, я постучался в массивную дверь в каменной стене. По ту сторону стены залаяла собака и чей-то голос недовольно произнес:

— Проходи мимо.

Я сказал:

— Мне нужен Эмерик. Я ищу вощаную дощечку.

Сквозь узкую, как бойница, щель в стене пробился свет факела. Над стеной выросли три тени — взрослого мужчины и двух подростков. Альбигойцы внимательно оглядели нас, потом тени их исчезли. Послышались приглушенный говор и медленно удалявшиеся шаги. Мы мерзли перед дверью и озирались по сторонам в полной темноте. Наконец дверь отворилась, чьи-то руки затащили нас внутрь, во двор. Кто-то невидимый протянул нам небольшую вощаную дощечку и острое писало.

Дощечка была расчерчена на маленькие квадраты. Я стал шептать «Отче наш» и при каждом слове молитвы ставил крестики в этих квадратах. Закончив, протянул дощечку человеку, оставшемуся для нас невидимым — его скрывала теперь завеса, что опустил перед ним колеблющийся огонь факела.

Человек передал факел мальчику. Только теперь я рассмотрел его — худой, высокий, с благородным лицом и седой бородой. Это был Эмерик де Ревали.

Он положил на мою дощечку другую, с отверстиями. Через эти отверстия стали видны крестики, которые я начертал. Эмерик облегченно вздохнул и сказал:

— Добро пожаловать, братья. С добрыми ли вестями?

Я сказал:

— Мы прибыли из Болгарии.

Эмерик сказал:

— Неужели… Неужели привез?..

Я сказал:

— Привез.

Он упал на колени и простер руки к небу. И сказал:

— Благодарю Тебя, Господи, за то, что избрал Ты мой дом.

4

Альбигойцы собрались на общую молитву в большом помещении, построенном из камней, плотно притертых один к другому. Грубо отесанные бревна покрывали потолок. Полом служила хорошо утоптанная земля. Мы находились, должно быть, в старом сарае, все прочие постройки в темноте были не видны.

У стены стоял стол, на котором лежала круглая хлебная лепешка. Позади стола расположились — я, Влад и Лада. Рядом с нами — хозяин дома Эмерик. У нас с Владом забрала шлемов были опущены, а лицо Лады до самых глаз скрывал платок. Над нашими головами справа и слева горели два факела.

Перед нами, в самом центре, стояло человек двадцать — все в масках и в длинных плащах. В скудном свете факелов не видно было ни украшений, ни оружия у этих людей. Лишь время от времени в прорезях масок поблескивали глаза и зубы.

Эмерик сказал:

— Братья, преломим же благословенный хлеб, символ нашей веры.

Он попытался разломить лепешку, но она была такой черствой, что ему пришлось ломать ее о край стола. Эмерик сказал:

— Этому хлебу три месяца. Три месяца не собирались мы для обряда утешения. Потому и очерствел он так же, как наши сердца.

Альбигойцы, не снимая масок, выходили из тени в освещенный круг возле стола, брали по кусочку хлеба и вновь возвращались в полумрак.

Эмерик сказал:

— Перед вами трое посланцев из Тырнова. Братья болгары, простите нам, что встречаем вас с закрытыми лицами. Но две недели назад в нашем городе появились люди Святой Инквизиции.

Я сказал:

— Братья, мы идем к Совершенным, осажденным в Тулузе. Нам нужна ваша помощь.

Из темноты донесся голос:

— Голуби прилетели.

И воцарилось молчание. Эти люди боялись, как бы не узнали их даже по голосу. Я понял, что они вовсе не опытные заговорщики, привыкшие носить маски, а просто люди, вынужденные скрываться.

Тогда вперед вышел высокий человек, вступил в круг света и снял свою маску. Он приподнял голову, словно только теперь смог глубоко вздохнуть и дышать уже свободно. Человек этот казался стариком — худое, изможденное лицо, седые волосы — лишь осанка и голос выдавали в нем человека еще молодого. Он был сыном того времени, когда слабая плоть уступает страданиям и боли и стареет, а дух остается несломленным и молодым. Человек сказал:

— Я судья Бертран. Стыдно хозяевам встречать гостей, пряча лица свои под масками. Папа римский хочет заставить нас поверить в то, что человек человеку волк. Давайте же покажем, что мы люди.

Он подошел к нам и встал у каменной стены, больше не закрывая лица. Вышел еще один человек и тоже снял свою маску. Он оказался стариком, с лицом книжника, но вовсе не воина. И он сказал:

— Имя мое Фолкет. Пятнадцать дней тому назад Инквизитор с церковного амвона дал всем еретикам месяц сроку, чтобы они добровольно сдались. Он принимает всех, желающих свидетельствовать, и любой может прийти к нему и сказать: «Вот этот и тот — еретики». Имущество этих людей делится на три части и одну треть получает доносчик. Так папа развязал руки доносчикам и клеветникам. Никто уже не может быть уверен, что его не выдадут или не оклевещут. Да, папа старается уничтожить нас недоверием друг к другу, подозрительностью и предательством … Я верю вам, братья мои, и открываю свое лицо.

Он тоже подошел и встал у каменной стены.

К столу вышел третий человек. И сказал:

— Меня зовут Гийом. Мы все здесь — вне закона. Убить еретика не означает в наше время убить человека. Папа приказал сжигать еретиков заживо на глазах у всех. Того, кто укрывает у себя еретика или оказывает ему помощь, лишают жизни, лишают чести и наследства. Неужели же мы не люди?