Странный рыцарь Священной книги

— И я бы не пошел. Слушай — отчего ты остался на этом холме, рядом с палачами? Оттого что знал, что не станут они искать тебя в пасти волка.

Я молча ждал. Он говорил жестко и убежденно, — должно быть, весь день обдумывал, что сказать мне. Но не верил я, что он нашел какой-то выход. Влад сказал:

— Нужно теперь искать другую пасть. Такая есть. Земли барона Д’Отервиля. Они близко. Доминиканец не будет искать нас на земле человека, которого ты убил и чьи доспехи ношу я. Ему не придет в голову, что у нас хватит дерзости и безрассудства, чтобы сунуться в волчью пасть. А мы сунемся — я с вепрем на груди.

Я сказал ему:

— И на следующий день Доминиканец поймет, что мы скрываемся во владениях барона. Он ведь знает, что настоящий барон мертв.

Влад сказал:

— Я и хочу, чтобы он понял. И пустился за мной в погоню.

Я сразу же уловил его мысль. Как только он произнес «за мной». Не «за нами». Точно так же я понял с полуслова и Ясена. Я сказал Владу:

— Не думай о Ясене.

Он сказал:

— Ясен пошел на смерть. Я охотник, Бояне.

Я всмотрелся в него. Смеркалось, лицо Влада тонуло в вечернем сумраке. Он собрался с духом, чтобы признаться:

— Прежде чем стать богомилом, я был царским ловчим. Охотился вместе с отцом. Совсем молодой был, дитя. Семь медведей уложил рогатиной, вроде твоей. Оленей гонял, как волк. Пока однажды… не раскаялся.

Мне вспомнилась та ночь, когда Ясен убил пирата. Я видел Влада, сражающегося, как дьявол, но думал, что им движет любовь к Книге и ненависть к ее врагам. А он раскаялся в том, что убивал медведей и оленей… Этот мужчина-дитя. Когда же раскаюсь я?

Влад сказал:

— Не подивился ли ты, что я тогда согласился надеть голову дьявола? Каждый год богомилы бросают жребий, кому быть дьяволом. Трудно им. Боятся. Старец возложил на меня огненную корону во искупление грехов.

Я сказал:

— Подумаю.

Влад настаивал:

— Не на заклание иду. Проникнем якобы тайно во владения барона — чтобы выглядело так, будто прячется он, в надежде разведать, что тут творилось в его отсутствие. Только собак подразним — и разбежимся.

Я сказал ему:

— Ты не знаешь этой земли. Не говоришь на языке народа ее.

Влад сказал:

— Горы и леса были мне родным домом. Здесь все деревья и вода такие же, как у нас. Когда Доминиканец примется искать меня, я стану водить его за собой три дня, а потом спешусь. Прогоню своего коня, и когда они найдут его, то увидят пустое седло. А я разыщу наших братьев у подножия Альп. Там живут болгары. И вернусь в Тырнов. Клянусь.

Я молчал. Ничего другого я не мог ему предложить. Только при этом почему-то все время думал о Ясене. Тогда Влад сказал мне:

— Когда собаки настигают стадо оленей, вожак-олень уходит от стада и приманивает собак, ведя их за собой. И самки спасаются…

Он так и сказал: «вожак-олень». Он был вожаком. Я же, невольно, той самкой, которую спасает вожак. А за Владом в темноте все еще белела одежда Лады.

Влад попросил:

— Не говори Ладе. Потом… она поймет. Она останется с Книгой.

Да, и Ладу нужно было уберечь. Будь у меня в запасе несколько дней, я справился бы со всем этим сам.

Я сказал:

— В путь!

Долго вглядывался я во тьму. Внизу, на пепелище, робко вспыхивали свечи. Я поднял свою рогатину, в которой жила Священная книга. И вдруг почудилось мне, что и Книга железная — тонкие, стальные страницы с письменами, начертанными огнем.

Вначале я думал о Священной книге как о голубе, что несет благую весть. Затем понял, что она — орел, сказочная птица, питающаяся человечиной, плотью людской, тех, кого носит на крыльях своих. Но теперь Книга превратилась в жар-птицу, простершую крылья свои над стрехами домов этих людей, и подожгла их кров. На свет пожаров сбежались охотники и палачи.

Я встал. Забросил рогатину назад, на плечи, развел руки в стороны, насколько смог, и обхватил пальцами теплое железо. Будто распял себя на кресте.

И стоял так — сколько, не знаю. Если бы кто-нибудь внизу, с пепелища, поднял голову и посмотрел вверх, быть может, увидел бы в темном небе очертания черного креста. Они, альбигойцы, ненавидели крест. Боян отказывался целовать его. Но я, Анри, чтил образ мученической смерти Спасителя. И хотел призвать Его благословение на погибших мучеников.

Рогатина давила мне на плечи, стараясь согнуть меня, заставляя опустить голову. Я перебарывал боль и продолжал держать голову свою высоко поднятой к звездам.

Я предчувствовал — и страшился этого предчувствия — что Книга накличет на себя беду, чтобы обрести новые крылья и взлететь.

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

1

Солнце садилось. Если кто-то смотрел на нас со стороны и издалека, мы трое, наверное, походили на героев, сошедших с рисунков, что украшают страницы книг, воспевающих подвиги рыцарей. Черная дорога, огромные каштаны по краям, на дороге рыцарь и его паж. За ними следует верный вассал. Далеко впереди, уже окутанные синеватой мглой, смутно виднеются очертания рыцарского замка. Все тени размытые и вытянутые, над землей и людьми витает дремотный покой и предвечерняя истома.