Странный рыцарь Священной книги

Кардинал, не заглядывая в пергамент, заговорил:

— Тут вопросы Святого Иоанна и ответы Христа, Господа Бога нашего, записанные самим святым. О том, как дьявол сотворил мир и восстал против Бога, как презренные церковники принудили людей поклоняться кресту, на котором был распят Сын Божий, и молиться новым идолам, называемым иконами…

Пока кардинал говорил, лицо его изменилось: потемнели и остекленели глаза, губы скривились — тонкие, жестокие. Он словно выплевывал эти невыносимо горькие для него слова. С отвращением произносил их и страшился произнесенного. Однако находил в себе силы изрекать их.

Потом опустил руку с пергаментом и закрыл глаза. Он извлекал слова, как черных рыб из мутного потока:

— В этой Книге отрицается Святое причастие и Божественная литургия…

И умолк, уже не в силах произносить дерзостные слова. Тогда вновь прозвучал голос Доминиканца:

— В ней возводят хулу на священные звания и утверждают, что священнослужитель — обыкновенный смертный.

Вновь заговорил кардинал:

— Там написано, что церкви не пристало вторгаться в мирские дела.

Доминиканец произнес:

— И что бедный люд не должен повиноваться господам своим.

Я слушал голоса их, обгонявшие друг друга в полутьме каменной гробницы, и словно участвовал в некой черной литургии в подземном храме отринутого Бога. Меня охватило дурное предчувствие и вместе с тем треклятое искушение найти эту книгу и прочесть. А когда оба голоса смолкли, я лишь сказал:

— Эта книга поистине дороже целого мешка золота.

Кардинал, казалось, очнулся. Он произнес:

— Эта книга — головня, воспламенившая десятки ересей по всему свету. Соглядатаи — мои глаза и уши — донесли мне, что окаянный огонь ее будет перенесен и в западные земли, дабы превратилась эта головня из адского костра, эта проклятая лже-Библия, в хоругвь альбигойцев и повела их на битву против моего воинства.

Я уверенно произнес:

— Эта книга не достигнет Прованса. Где она сейчас?

Кардинал ответил:

— В Болгарии.

Доминиканец сказал:

— Альбигойцы пошлют трубадура Пэйра де Муасака, чтобы переправил им эту книгу или же привел к ним болгарских посланцев. Ты последуешь за ним.

Я сказал:

— Сегодня же отправляюсь.

Кардинал добавил:

— Отпускаю тебе заранее все грехи, какие можешь ты совершить в дни, когда будешь охотиться за этой книгой.

Я понял: меня посылают за книгой так, как посылают на убийство — или убийства.

И еще сказал кардинал:

— Поскольку окажешься ты меж еретиками, знай, даже дыхание их может угрожать спасению бессмертной души твоей. Посему запомни всего лишь одно слово, оно — ключ к спасению. Нетерпимость.

И повторил, отделяя каждый слог:

— Не-тер-пи-мость. Теперь произнеси это слово ты.

Я произнес:

— Нетерпимость.

Так сделал я свой первый шаг к Священной книге.

5

Медленно взошли мы по темным подземельям замка Святого Ангела наверх, и я чуть не вскричал от радости при виде голубого неба. Мне вручили горсть монет и велели ждать на постоялом дворе сигнала к отъезду. Тотчас за мною следом двинулись двое здоровяков-стражников. Они и не думали прятаться:

на постоялых дворах садились за соседний со мною стол, а если не хватало места — так и вовсе подле меня. Один из них неизменно спал у меня под дверью.

На третью ночь, перешагнув через своего спящего стража, я отправился искать Доминиканца. Я знал, что ночует он в приюте для странствующих монахов.

Сквозной ход в толстых, как крепостные, стенах вывел меня во внутренний двор. Оконце его кельи светилось. Подойдя к двери, я услышал приглушенные стенания. Настороженный этим, поспешил постучаться. Открыл мне Доминиканец. Он был в белой своей власянице. Вся келья сверкала — по углам, на полу, горело с десяток свечей. Лицо у Доминиканца было потным, измученным, черные зрачки расширены, губы дрожали. Он походил на человека, предающегося тайному пороку. И было в нем — прости меня, Господи — что-то старушечье. Я увидел на бараньей шкуре, брошенной на пол, бич-трехвостку: Доминиканец предавался самобичеванию.

И тут вдруг понял я, отчего мне казалось, что я уже когда-то встречал его. Он напомнил мне святого Доминика — ныне он святой, а тогда звался просто Домиником де Гусманом, но спустя несколько лет после кончины его причислили к лику святых. Доминиканец был такого же высокого роста, как его учитель, и так же, как тот, медленно поворачивал голову, чтобы внезапно сверкнуть глазами — казалось, что перед тобой сверкают острия двух стрел, заряженных в один арбалет. Как и Доминик, он протягивал вперед руки с раскрытыми ладонями, словно отталкивая тебя, тогда как хотел обнять.