Странный рыцарь Священной книги

— Анри, десять раз приходили к тебе братья из наших орденов. Пришли Иоанниты и сказали: «Надень черный плащ с белым крестом и стань одним из нас». Ты ответил: «Не желаю». Пришли Храмовники и сказали тебе: «Надень белый плащ с красным крестом и отправимся защищать Гроб Господень». Ты ответил: «Нет». Пришли братья из Тевтонского ордена и сказали: «Надень белый плащ с черным крестом и отправимся сражаться с варварами — ливонцами, московитами и другими неверными». Ты ответил: «Это далеко». Зачем встал ты как рыцарь-монах под знамя Христово? Затем, чтобы продать свой меч тому, кто дороже заплатит. Скажи тебе Святой отец: «Иди, Анри, за богомерзкой Книгой богомилов, вот тебе мое благословение», ты рассмеялся бы. Но он сказал: «Вот тебе пять тысяч золотом». И ты согласился.

Он задыхался от волнения, тогда как я становился все спокойнее. И сказал ему:

— Не при тебе ли сказал я Роберу де Ронсуа: «До битвы подобные слова — пустая трата времени». Убери тех псов, что хватают меня за пятки, не то я сам уберу их.

Он усмехнулся все еще как-то по-старушечьи, что вызывало во мне гадливость. И спросил:

— Убьешь их? Или меня?

Я стряхнул его руки со своих плеч и сказал:

— Зачем тогда вы призвали нас, рыцарей, чтобы сокрушить альбигойцев? Зачем не победили их вы сами вашими проповедями и вашей правдой? Не могли обойтись без наших мечей?

Он ответил на это:

— Да, вы убиваете их, но для того, чтобы завладеть землями своих жертв. Ты — рыцарь — заживо сжигаешь иудея, дабы заполучить его золото, я — монах — забираюсь в подземелья, жгу огнем и рву клещами, дабы вырвать ересь из сердец заблудших и спасти бессмертные души их.

Я молча повернулся, чтобы уйти. Вдруг он стал как-то странно задыхаться, голос его захрипел. Он сказал:

— Подожди. Я открою тебе одну тайну. Святой отец Доминик увидел во сне Сына Божьего, воссиявшего на высоком троне, одесную Бога-отца. С гневом и печалью взирал он на толпу грешников, преклонивших перед ним колена. В руках его было три копья — одно для гордых, второе для алчных, третье — для прелюбодеев. Богоматерь обнимала его колена и молила о милосердии. Анри, она молила о милости к вам, рыцарям. В чью грудь могут вонзиться все три копья? В твою!

Этот человек ненавидел меня. Он искал причину своей ненависти в том, что я рыцарь, что я горд и жесток. Но для ненависти, как и для любви, нет причин и нет объяснений. Он ненавидел меня за то, что я — это я.

Я же не мог ответить ему ненавистью. Направился, было, к двери, но на пороге обернулся и спросил:

— Отчего тогда ваш выбор пал на меня?

Он ответил:

— Ты говоришь на языке болгар-богомилов, ты убил Робера де Ронсуа и ты алчен.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

1

Первый день миновал. Остаются еще четырнадцать для того, чтобы записать воспоминания мои. Было у меня пятнадцать дней и один потрачен на эти первые страницы. Воспоминания настолько завладевают мной, что я забываю, где я. Звучащие вокруг песнопения не мешают мне.

В сущности, в моей власти решить, осталось у меня четырнадцать дней или, скажем, четырнадцать лет. Но я с беспощадной ясностью сознаю, что если откажусь от имени, каким ныне зовут меня, то не вправе я буду повествовать о богомилах или же делать это следует совсем иными словами.

Тех, о ком я пишу, давно уже нет на земле. Называя чье-то имя, я тут же говорю себе: «Я пережил его». Средь такого множества умерших, человек начинает робко и боязливо верить, что он и сам смертен. Однако я чувствую себя ныне более живым, чем когда-либо прежде. А коль суждено мне навсегда исчезнуть, то не все ли равно, произойдет это через четырнадцать дней или четырнадцать лет? Поющие вокруг меня люди убеждены, что никогда больше не вернутся в тело свое. Другие же — те, кто готовятся лишить меня жизни, верят в свое воскресение. Думаю, что все мы окажемся, к изумлению своему, в одном и том же месте — там, куда никак не ожидали попасть.

Дыхание мое спокойно, сердце бьется ровно, как у младенца. Левой рукой я пишу быстрее, чем мог ожидать. И, значит, успею рассказать больше, чем рассчитывал. Можно не спешить. Можно не спешить…

Хотелось бы мне писать сдержанно и мудро. Чтоб воспоминания мои были прозрачны, как вода, долго стоявшая в серебряном сосуде, где вся муть давно осела на дно. Однако выходит иначе. Воспоминания, точно горный поток, увлекают меня за собой, бьют и бросают о камни и лишь изредка выносят к тихому омуту, и тогда я облегченно перевожу дух и вижу небо.

Признаюсь: я написал так, как написалось. Возвращаться к уже написанному, думать, поправлять не будет времени. Вспомнилось мне, как король, коснувшись мечом моего плеча, произнес: «Делай, что должно, а там будь, что будет».

2

Итак, я понял, отчего папа избрал для поисков Тайной книги меня, бедного странствующего рыцаря, коему суждено живому — не иметь крыши над головой, а мертвому — могилы.