Странный рыцарь Священной книги

На стене нашей трапезной красовался гобелен, благородно потемневший от пыли и дыма, хоть и висел поодаль от очага. На гобелене молодая дама заплетала волосы — одна половина их золотым водопадом ниспадала до пола, а вторая была уже заплетена в золотую косу. Над головой у нее цвел розовый куст с тремя алыми розами. А перед нею сидел рыцарь, весь закованный в доспехи, с зеркалом в руках. На флажке, укрепленном на его копье, алели такие же три розы. А позади него бил копытом оседланный конь с золотым крестом на лбу.

При каждом взгляде на этот гобелен, или даже при одном воспоминании о нем слышалась мне негромкая песня, голоса трубадуров и звуки лютни. Этот гобелен с самого моего детства и вплоть до побега из родового замка опускался, точно завеса перед моими глазами и уводил из жизни в мечту.

Когда отправился я в странствия по белу свету, гобелен стал ветшать. Нити его истончались, а затем стали рваться. Сперва смутными тенями, позже все отчетливей и отчетливей стали вырисовываться на нем существа иного мира — полузвери, полулюди — сплетавшиеся в борьбе и похоти. Дама и рыцарь застыли недвижно, а тени эти двигались, сгущались и то наливались, то истекали кровью. Где-то вдалеке за этим гобеленом вроде бы забрезжил другой, сотканный каким-то третьим миром, и чудилось, что там тоже звучит негромкая песня, но сонмище шкур, клыков и когтей не дает мне приблизиться, разглядеть, что́ кроется за этой новой завесой.

Еще отроком — большого роста, но малого ума — оказался я как оруженосец в царстве Иерусалимском. «Иерусалим есть пуп земли, он как бы второй рай. Тот, кто здесь уныл и беден, там будет радостен и богат», — было сказано папой. Я поверил ему. Чтобы впоследствии увидеть, как погибающие от жажды рыцари пьют то, что сами исторгают из себя; как съедают они трупы своих лошадей и ездят верхом на запаршивевших быках, а щиты свои возят на истощивших баранах. Там повстречал я Ричарда Львиное Сердце, он был для меня, отрока, олицетворением рыцаря с того гобелена. И понял я, что прозвище дано ему за то, что он, как хищный зверь, разорвал на куски Мессину и прикончил беззащитную Сицилию. Да, был он отчаянно смел, но и сумасброден, алчен и жесток. С высокомерием и наглостью совершал он невероятные безрассудства, а затем пытался исправить их отвагой и силой. Он спал рядом с простыми воинами, на шее коня его висела связка отрубленных арабских голов. А прекрасная дама под розами превратилась в потерявшую от страха человеческий облик, окровавленную пленницу или в продажную портовую девку, которая по ночам снимает с тебя все, вплоть до шпор.

Да, многого лишился я в Палестине, но сумел понять, что наши враги — тоже люди, а не исчадья ада. Саладин, курд, в дни перемирия присылал нам корзины с плодами. Он сам, собственными руками напоил погибавшего от жажды иерусалимского царя. Святой Франциск даже воскликнул: «Мусульмане чище духом, нежели христиане!» И покинул наш стан.

Я вернулся во Францию со стесненным сердцем и горстью золота за пазухой. И начались мои скитания из университета в университет вместе с нечистой и распутной оравой студентов, умевших лишь шуметь, затевать потасовки с горожанами или с городской стражей, грабить или христарадничать. Читал Абеляра, Аверроэса и Маймонида. Но мог ли я оставаться с ними и драть глотку в корчмах, я, видевший вырубленный лес и несчастных, посаженных там на кол? И я вернулся к мечу и щиту, и получил рыцарские шпоры.

Вновь прикрепил я на плечо крест в Шампани, в замке Экри, после турнира, где выбил из седла самого графа Людовика де Блуа, вечная ему память. Вместе со мной — вернее сказать, «я и они» — целовали крест Рене де Монмирай и сам Симон де Монфор, палач альбигойцев. Кардинал Пьер Капуанский давал любому крестоносцу отпущение всех грехов, в коих тот исповедался — если носил крест всего один год. Я признался в том, что желал жены брата своего. Год служения Господу — ничтожная плата за такой грех.

Мы не сумели освободить Гроб Господень. Венецианский дож Дандоло — в ту пору девяностолетний старец — нашел способ отмстить ослепившим его ромеям. Предводителем нашим считался Бодуэн Фландрский, но умом и душою похода был слепой Дандоло. Мне и теперь еще снится, как стоит он у знамени святого Марка. Папа Иннокентий отлучил венецианцев от церкви, но позже простил их, ибо приобрел власть над Восточной церковью и истребовал себе пятую долю всей добычи. Борьба за престол Ромейской империи была чередою предательств, ослеплений и убийств. Мы отбили Исаака — другого несчастного, ослепленного родным сыном. Но ромеи восстали, сын Исаака Алексий был убит, а Исаак скончался от горя.

И мы вступили в Константинополь. Наши крестоносцы насиловали монахинь на патриаршем престоле. Обряжали монахов в женское платье и принуждали их совокупляться друг с другом. Разграбили церкви и торговали святыми мощами. Бронзовые изваяния Праксителя и Скопаса переплавили в разменные монеты.