Вошел Самсон Иванович да и из самой ниши еще вперился на арестанта, и чем ближе подходил, глазами так и ел его.
Краев лежал в своем обычном оцепенении.
При виде старика что-то вроде радости скользнуло по его исхудалому лицу.
– Что, батюшка, ужинать будешь?
Краев замотал головой.
– Поешь, сердечный, желудок не виноват, что голова проштрафилась.
Сказал это Самсон Иванович и чуть миску оловянную не выронил.
«Как есть такой! – подумал он. – Ну, вот побожиться готов, если он хоть в чем-нибудь виновен».
И страшно стало старику, так же страшно, как и всегда, когда ему случалось делать такие открытия.
– Послушай! – тихо шепнул старик, делая вид, что что-то прибирает на столе.
Краев быстро повернулся на этот дружеский шепот, словно родной человек окликнул его в пустыне.
– В чем виноват-то ты?
– Я-то? – поднялся с постели Краев. – А вот Бог небесный! Убей Он меня и замуруй навеки в этом мешке, если я вру, что ни в чем, дедушка… Мне пред тобой, дед, таиться нечего: все равно говорим мы один на один, а на хорошее твое слово отчего правды не сказать, а только если говорить правду, то и выйдет, что сказать придется: ни в чем я не виновен и за что посадили меня – не знаю.
Старик покачал головой.
– Вечор зайду! – сказал он тоже шепотом. – Ты и расскажи мне, коротко только, в чем дело-то твое состоит, потому что долго мне быть в камере не полагается.
На другой день Краев рассказал старику свое дело.
Самсон Иванович опять покачал головой и опять ничего не сказал, даже и в утешение ни слова.
Что-то задумал старик.
А задумал старик вот что: просто-напросто явился к следователю, производившему дознание по делу Краева, и стал уверять его, что на его старый опытный глаз заключенный как есть совсем прав.
– Много значит личность, батюшка, ваше благородие, – заключил старик. – По личности любого человека узнать можно: виноват он или прав?
Следователь, конечно, не внял такому аргументу, но зато слова Самсона Ивановича произвели на него известное впечатление, тем более что про подобную способность старичка он от кого-то слышал.
Самсон Иванович в конце концов добился того, что следователь отнесся к делу с особенным вниманием.
Если бы, несмотря на такие веские улики, можно было бы найти какие-нибудь нити к оправданию обвиненного, это сразу составило бы ему, следователю, имя.
О нем бы заговорили как о ловком и талантливом мастере по своей многосложной профессии.
Когда затем явился Смельский, следователь не преминул в разговоре с ним на всякий случай назвать это дело очень странным и запутанным, несмотря даже на явные улики.
Веря в чудесную способность Самсона Ивановича, следователь сказал даже что-то насчет психологии факта и личности арестованного, далеко не соответствующих остальным обстоятельствам этого дела.
Смельский был даже немного удивлен этим сообщением.
Он предполагал встретить совершенно другое резюме по этому делу со стороны следственной власти.
Но вот ему дали пропуск в камеру заключенного, и в сопровождении Самсона Ивановича, еле поспевавшего за ним, молодой адвокат направился по длинному коридору второго этажа с асфальтовым полом, но с очень скупым освещением.
– Вот тут-с, – коротко сказал старик, делая знак часовому, чтобы он отворил камеру.
Когда Краев при появлении незнакомого ему человека откинулся на постель, Смельский остановился перед ним в недоумении.
Потом он сделал знак старику, и тот вышел, зная порядки, допускающие свидание преступника с его защитником с глазу на глаз.
– Господин Краев! – громко сказал Смельский. – Я присяжный поверенный Смельский, прислан к вам (если вам будет угодно воспользоваться моей защитой на суде) Анной Николаевной, сестрой вашей жены.
Только при имени Анны несчастный вздрогнул и приподнялся на локте.
– Что? Анна приехала? Она здесь?… Она знает?…
– Да, – коротко ответил Смельский, в то же время быстро и пристально разглядывая своего будущего клиента.
– Она там, у нее?
– У кого?
– У Тани?… У жены?
– Да, там, но не в этом дело.
– Как не в этом дело?!! – как сумасшедший вскочил вдруг Краев, заставив этим шумным приветствием Смельского немного попятиться, а солдата отдернуть деревянное оконце и заглянуть внутрь.
– Как не в этом?! А в чем же? Или, может, и вы, господин защитник, хотите формально издеваться надо мною?…
– Помилуйте! Ничуть! – отступил еще шаг Смельский, и вдруг в душе у него сделалось неладно, какой-то тайный голос тоже вдруг шепнул ему, что этот субъект, стоящий перед ним теперь с таким открытым, честным и истинно страдальческим лицом, не мог совершить преступления.
– Ради бога, успокойтесь! – мягко сказал он. – Я ведь не сторона ни обвинения, ни даже следствия. Я пришел к вам, чтобы вместе с вами обсудить шансы, если не на выигрыш дела, то на смягчение приговора.