Страшное дело. Тайна угрюмого дома

Было еще очень раннее утро. Золотые лучи прорывались в чащу, целый громадный хор птиц чирикал по веткам, прохладный ветерок шумел в листве, бросая трепетные яркие пятна света на песок аллеи.

Вдали, сквозь стволы и зелень, как на декорации, виднелись позолоченные солнцем лужайки, изгибы аллей, мостики через канавы, маленькие долины и возвышения.

Эта скамейка была поставлена владельцем, очевидно, с расчетом, потому что отсюда сразу открывался волшебный вид на все прелести парка.

– Ого! Вы сегодня рано вышли гулять! – сказал Шилов, протягивая руку. – Впрочем, сегодня такое особенно прелестное утро, что сидеть дома могут только больные или очень занятые люди.

Анна ничего не ответила. Она имела растерянный вид, ей все хотелось уйти, но она не только не могла этого сделать, но даже подошла к скамейке бок о бок с Шиловым и села на нее.

Шилов тоже сел.

Лицо его имело торжественное и торжествующее выражение.

Несколько раз уже он окинул Анну с ног до головы таким критическим взглядом, заметь который она вспыхнула бы от стыда и оскорбления.

Но она не заметила, она сидела опустив голову, нервно кусая губы и чертя что-то зонтиком по песку.

Движение это было машинальное, но вдруг она вздрогнула и быстро замахала концом зонтика, стирая то, что получилось на песке, – это была буква Ш.

Наконец Анна опомнилась и встала.

– Куда вы? – спросил ее Шилов.

– Домой!.. Сестра ждет; она, верно, уже проснулась…

– Боже мой! Анна Николаевна! Неужели для сестры вашей мало услуг той сиделки, которую ей нанял граф.

Это напоминание не понравилось Анне.

– Мало! – коротко ответила она. – Сестра и сиделка не одно и то же! Прощайте!.. Если увидите Андрея, скажите ему… Нет, ничего не говорите… я сама… – И она, кивнув головой, быстро пошла по аллее назад к дачам.

– Попалась, – прошептал Шилов и, самодовольный, сияющий, тоже встал и пошел в другую сторону.

От себя никуда не уйдешь

С этого последнего свидания Анна совсем изменилась. Она стала задумчива и видимо избегала встреч и задушевных разговоров со Смельским.

Казалось, какая-то тяжелая дума лежала гнетом на ее мозгу.

Несколько раз Татьяна Николаевна, уже начавшая оправляться настолько, что могла выходить в сад, замечала ее таинственные долгие отлучки.

Несколько раз Смельский приходил к ней спрашивать, где Анна, потом отправлялся искать ее и не находил.

За это время он переехал из дома Сламоты, отговариваясь желанием быть ближе к даче, где жила его невеста, что старик Сламота нашел вполне естественным.

Смельский действительно поселился через дачу от Краевых у какой-то вдовы, охотно отдавшей ему комнату со столом.

Тут Смельский весь предался делу, требующему его защиты. Он беспрестанно бывал в городе, то видясь с заключенным, то роясь в бумажных деталях дела, и в конце концов у него сложился определенный взгляд на дело и более или менее определенное мнение; с Шиловым за это время они совсем не виделись, но стали реже видеться и с Анной. Ее все не было дома.

Где же она?…

Смельский знал, что у нее нет тут не только родных, у которых она могла проводить время, но и знакомых.

Татьяна Николаевна тоже удивлялась, но она, впрочем, была занята другою мыслью. Она собиралась с силами, чтобы поехать к мужу с детьми.

Сламота, посещавший ее каждый день, отговаривал от этого, говоря, что и ему и себе она только расстроит нервы, разорвет душу этой страшной драмой свидания, что лучше обождать суда и тогда уже или проститься с мужем, или приветствовать его уже прощенного.

– Проститься?! – воскликнула Татьяна Николаевна. – О! Вы меня не знаете, граф! Если Павла обвинят, я пойду за ним и в ссылку, и в каторгу. Суд людской мне не пример. Моя душа, моя любовь судит его, и сердце говорит мне, что он невиновен. Я видела сон, граф!..

– Да! Вы мне рассказывали этот сон! – безнадежно махнул рукой старик. – Сон сном, Татьяна Николаевна, а действительность действительностью.

И он опустил свою седую голову, пожал плечами и задумался.

…Анна кралась в парк.

Именно кралась, а не шла, так не идут люди с чистою совестью, на честное, открытое дело, так крадется вор к добыче, изменница-жена на свидание, блудливая кошка за лакомым куском.

Был вечер, поздний вечер.

Уже смеркалось, и в права свои вступила яркая полная луна конца июля.

В парке было бы темно как в погребе, если бы лиловые полосы света не перерезывали его в прогалинах и тех местах, где ветки деревьев редели.

Глухо шумела черная листва его, страшно было среди сумрака аллей.

Вот скамейка! Не из тех скамеек, мимо которых надо идти широкой дорогой до дому графа, она стоит в глубине, в глуши, и редко кто знает о ее существовании.

Она полуразрушена, это памятник давних времен, про который ведали, может быть, только влюбленные парочки времен прадедов нынешнего Сламоты.

Тут тишь, глушь, осока да бурьян и пахучая крапива.

Тут неопасно встретиться с тем, кто боится взора людского.

Только луна глядит на эту скамейку и серебрит ее старинный чугунный узор.

На ней сидят двое: Шилов и Анна.

Говорит Шилов, Анна молчит, но слушает внимательно, боясь проронить хоть слово.