Страшное дело. Тайна угрюмого дома

Шилов молчал, а молчал с умыслом, потому что это безмолвие было гораздо красноречивее ответа на вопрос, на который ответить прямо он пока не чувствовал за собою никакого права.

Но зато он имел право ответить глазами, он знал неотразимость своего взгляда в известные моменты и широко воспользовался этим средством.

В Париже один из профессоров сказал ему, что у него замечательные глаза, что он может быть с одинаковым успехом как укротителем, так и гипнотизером.

С тех пор Шилов тысячами случаев убедился в правдивости этих слов, но не на поприще львиных клеток или гипнотизерства, а на арене амурных побед.

Зная это, Шилов сильно надеялся на власть своего взгляда.

И вот действительно Анна вздрогнула, опустила голову и прибавила шагу.

Лицо ее сперва побледнело, потом вспыхнуло; она сразу оборвала разговор и, казалось, хотела убежать от своего спутника и, может быть, сделала бы это под каким-нибудь предлогом, если бы Шилов сам первый не раскланялся с нею.

Когда она спустя несколько минут увидела выходящего из вагона Смельского, она почувствовала радость, словно не видела его долгое время.

В этот день она была с ним особенно ласкова и сама чувствовала, что ей хорошо и покойно с ним, а о Шилове старалась не думать.

О Краеве Смельский привез неутешительные известия. Он наговорил грубостей следователю и переведен в дисциплинарную камеру.

– Это сильно повредит ему на суде, – заключил молодой адвокат.

– Что же он сказал следователю? – спросила Анна шепотом, потому что они находились в саду на недалекой от дачи скамейке и Таня могла все услышать.

– Сказал просто грубость, – уклончиво ответил Смельский, – но, на мой взгляд, тут важна не эта грубость, не слова, а та причина, которая вызвала ее. Краев действительно жалок, и, как хочешь, Анна, чем больше я вижусь с ним и наблюдаю его, тем больше прихожу к заключению, что тут есть какая-то злополучная судебная ошибка.

И Смельский стал передавать Анне все подробности своих наблюдений и мельком бросил несколько таких явных подозрений в сторону Шилова, что они равнялись почти уликам.

Анна, сама не зная почему, опять вступилась за Шилова, вступилась невольно, словно язык ее говорил против ее воли, и опять Смельский с испугом поглядел на нее, как тогда в комнате сламотовского дома, когда она неожиданно появилась вместе с Шиловым. Смутное подозрение на этот раз уже ощутимо запало в душу Смельского.

Ему хотелось сказать: «Анна, зачем вы защищаете негодяя?» Но он опомнился вовремя и не сказал этого, потому что, несмотря на сомнения и предчувствия, он не имел права назвать Шилова этим словом, не находя доказательств. Бешенство ревности заклокотало в нем, но он поборол и его, расставшись с Анной почти холодно.

Только от Шилова он решил быть теперь подальше и даже переехать из сламотовского дома куда-нибудь в комнату к дачникам, поблизости от дачи Краевых, как он это предполагал сделать ранее.

Прошло еще два дня.

Анна положительно не знала, что с ней творится.

Ее все тянуло куда-то, словно какой-то таинственный голос явственно шептал ей: «Иди, иди!» Она пробовала бороться с повелением, пробовала его не замечать, игнорировать, но чем больше она делала эти усилия над собою, тем острее было чувство тоски и сознания необходимости куда-то идти.

Наконец она решила, что ей и действительно необходимо прогуляться, что она сидит все дома, около больной сестры, и это вредно отзывается на ее собственном здоровье.

Тане теперь лучше, она может обойтись час-другой и без ее присутствия, а ей, Анне, надо гулять, делать движения.

Она надела легкую барежевую[3] шляпу, взяла в руки зонтик с длинной ручкой, украшенной бантом из лент, и вышла за ограду садика, сама не зная, куда идет. Свернула она к сламотовскому парку и пошла так быстро, как будто боялась опоздать куда-то.

Шла она и думала… Но лучше бы она сорвала голову со своих плеч, чем допускать в нее те мысли, которые ее теперь наполняли.

Она думала не о Смельском, не о горе сестры, а о Шилове.

Она видела всю его фигуру, а физиономию даже так ясно, что несколько раз проводила рукой по лицу, словно стирая с него что-то.

Анна решила, что она больна, что на нее подействовали бессонные ночи около постели больной, а Шилов тут ни при чем, не будь Шилова, который, правда, произвел на нее сильное впечатление своей выдающейся наружностью, она, может быть, так же грезила бы Краевым. Словом, болезнь найдет свой предлог.

И она решила обратиться к доктору.

С такими мыслями вошла она в тенистый парк.

Сделала несколько шагов и остолбенела от изумления около первой же скамейки. На ней сидел Шилов. Он как будто бы ждал ее, потому что встал с улыбкой и пошел навстречу.

Анне хотелось убежать, но от испуга или от какого другого чувства ноги ее не слушались.

Они поздоровались, и опять она встретила чудный таинственный взгляд этого человека, от которого мурашки пробежали по ее телу и все оно наполнилось какой-то приятной, сладкой истомой, словно любимая рука прикоснулась к нему.