Страшное дело. Тайна угрюмого дома

Но когда сегодня, сейчас, Смельский, бледный и встревоженный, приехал и сообщил, что Анна уехала с Шиловым, Татьяне Николаевне сделалось дурно, так дурно, что она опять слегла в постель.

Смельский ушел к себе на дачу и предался самым мрачным размышлениям. Он сел у открытого окна и задумался, глядя в поле, где виднелся выступающий угол сламотовского парка.

«Вот этот проклятый парк, – думал он, – вот это чертово гнездо измены и воровства…» Потом мысли его перенеслись на Анну…

Он был зол, ему хотелось бранить весь свет; бранить Анну он не имел силы: он и теперь еще слишком любил ее, чтобы сделать это. Взамен ее лично он стал думать о женщинах или о женщине вообще; не похвальны оказались его выводы об этой половине рода человеческого. Но в них была правда, масса правды и разве только какой-нибудь один процент преувеличения, происходящего от горя и обиды. Ему пришло на ум, что женщина очень странное существо, потому что все качества, составляющие ее нравственную фигуру, можно назвать огульно отрицательными, так что в женщине, собственно, нет ни хорошего, ни дурного, а есть только тени того и другого чувства, тени, легко меняющие свои места и сливающиеся одна с другой. Не спалось в эту ночь Смельскому, не работалось и над проектом защитительной речи, как он ни уговаривал себя, что постыдно, мол, с его стороны опустить настолько руки в этой беде, чтобы забыть даже обязанность честного человека.

Ведь он не бросит же защиту Краева только потому, что Анна изменила ему? Конечно, он сделал бы это с охотой, но он не должен, он не смеет, он – присяжный защитник обвиняемых, кто бы они ни были и что бы ни было связано с ними. Это – назначение и цель его жизни.

На следующий день, после нескольких часов тревожного лихорадочного сна, под утро, он пришел к такому решению: при первом удобном случае вызвать Шилова на дуэль, но не ранее как после разбирательства дела; впрочем, если бы Шилов вздумал не принять это последнее условие, он готов был передать защиту другому лицу. Теперь он собирался ехать к Сламоте и просить быть его секундантом, а также решил заехать и к Краевой, объявив ей, что по непредвиденным обстоятельствам, быть может, придется ему передать защиту одному из своих коллег, человеку, также способному и знающему еще лучше его ведение подобных дел.

Одевшись, он направился сперва к Краевой. Она была еще в постели и чувствовала себя хуже после вчерашнего обморока; но, узнав, что пришел Смельский, встала с кровати и принялась одеваться, крича через закрытую дверь:

– Подождите, дорогой Андрей Иванович, я сейчас к вам выйду.

Ждать Смельскому не пришлось долго.

Татьяна Николаевна вышла бледная, с желтыми кругами под глазами.

Она взглянула на Смельского с испугом и вопросительно.

Она ждала какого-нибудь известия или об Анне, или о муже, но доброго ни с той, ни с другой стороны не ожидала.

Увидя серьезное лицо Смельского, она смутилась еще больше.

– Татьяна Николаевна, – сказал молодой адвокат, – мои обстоятельства сложились так, что могут потребовать изменения моего прежнего решения защищать вашего мужа. Мне придется, может быть, на днях уехать очень далеко, и в таком случае считаю долгом предупредить вас, что я передам дело вашего мужа одному моему товарищу, человеку, за которого я вполне…

Татьяна Николаевна вдруг стремительно бросилась из комнаты, так что Смельский остался один с неоконченной фразой на устах.

Несколько минут все было тихо.

Он уже хотел встать и узнать о причине этого странного исчезновения Татьяны Николаевны, когда она сама появилась в комнате, ведя за руки двух малюток. Еще у дверей она наклонилась к ним и шепнула что-то.

Дети приблизились к Смельскому, и один и другая стали перед ним на колени.

– Ради бога, защитите папу вы! – сказал старший мальчуган.

– Папу! – тихо уронила девочка и больше ничего не сказала, оглянувшись, потому что не приобрела еще за трехлетнее пребывание на свете большего количества слов, необходимого для красноречия.

А за ними и Краева упала на колени, моля:

– Нет, нет, никто, кроме вас! Вы! Вы защитите мужа! Я только в вас верю, вы вся наша надежда!

Смельский был так растроган и смущен, что на глазах его показались слезы.

Он забыл в эту минуту все и дал обещание, поцеловав обоих малюток и руку Краевой.

Нечестное дело

Сламоту Смельский застал у себя в кабинете.

Он сидел на восточном балконе, укутав ноги пледом, несмотря на то что день был теплый, даже жаркий.

Графа мучил его застарелый ревматизм.

Входящему Смельскому он приветливо улыбнулся, как старому хорошему знакомому.

Но вслед за тем, увидя встревоженное и даже несколько исхудавшее лицо молодого человека, он изменил и выражение своего на серьезно-вопросительное.

Смельский подробно рассказал все происшедшее в последние три дня между Анной и Шиловым и просил графа быть в этом деле судьей чести, обязать Шилова принять вызов со стороны его, Смельского, по окончании судопроизводства по делу Краева.

Старик опустил голову и долго не поднимал ее, словно обдумывая что-то.