Страшное дело. Тайна угрюмого дома

За несколько дней знакомства она полюбила старика любовью, полной уважения и благоговения. Теперь, когда Шилов объявил ей о своей размолвке с ним, она поняла, что правда на стороне графа. Какое-то тайное чувство подсказало ей это, и вспыхнули другие дремавшие ощущения.

И тут ей впервые пришло в голову, что и это увлечение было миражем…

Мелькнуло бледное, благородное лицо Смельского… Она вздрогнула и отговорилась от продолжения визита головной болью…

Шилов странно взглянул на нее и уехал.

Как и надо было ожидать, судебное разбирательство не пошло на пользу обвиняемого.

Смельский осознал бессилие красноречия перед фактом.

Краев был признан виновным, хотя и заслуживающим некоторого снисхождения.

Как только печальное дело кончилось, глаза молодого адвоката блеснули бешенством, час мести его настал. Увидев выходящего из зала суда Шилова, он догнал его и тихо, но явственно сказал:

– Мои секунданты у вас на квартире, милостивый государь, позаботьтесь о ваших.

Шилов молча поклонился и вышел.

Через два часа секунданты явились и объявили, что поединок назначен на завтра, в семь часов утра, в леске по Нарвскому шоссе.

Это были два школьных товарища Смельского, оба присяжные поверенные, оба молодые, подающие надежды люди.

Дуэль обещала быть серьезной.

Самые крайние условия, предложенные противниками, были приняты поверенным Шилова беспрекословно.

Свидание происходило в комнатке Шилова в Петербурге, через комнату от Анны.

Присутствующие нарочно, для отвода глаз ее, хохотали, точнее, хохотали и весело разговаривали между собою двое, в то время как другие двое говорили о деле.

Анна и не подозревала, какая опасность грозит ее возлюбленному.

Когда секунданты уехали, Шилов, квартировавший со времени разрыва со Сламотой в одном коридоре с Анной, зашел к ней и объявил ей результат судоразбирательства.

Анна на минуту задумалась, даже в лице изменилась, но потом махнула рукой и сказала:

– И хорошо! И поделом ему. Жаль только бедную Татьяну. Ну, да она с деньгами не пропадет…

Месть

На другой день утро было дождливое, ненастное. Дул порывистый ветер, бросая, как пыль, мелкие брызги.

У Нарвского шоссе догнали одна другую две кареты и быстрой рысью направились по дороге.

Смельский был угрюм и неразговорчив, молчали и секунданты его, чувствуя, что дело действительно далеко не шуточное.

Барьер двенадцать шагов, пистолеты второго номера, все это не говорило в пользу хотя сколько-нибудь благополучного исхода.

Но и повод к поединку был настолько же серьезен, как и его условия.

На душе у Смельского не было почти никаких ощущений, кроме непримиримой вражды к своему противнику.

Как только он представлял себе мысленно его нахальную, самодовольную физиономию с дерзко закрученными вверх усами, он чувствовал, что карета едет медленно и что нет сил ожидать наступления того приятного момента, когда он сможет направить дуло своего пистолета в лоб этого негодяя. И после каждых пяти минут езды он высовывался в окно и кричал:

– Скорей! Прибавь ходу!

Наконец приехали.

В карете противников оказалось четверо.

Четвертый был доктор.

– Предусмотрительность не лишняя, – тихо заметил Смельский одному из своих секундантов. – А впрочем, может быть, и совсем излишняя, потому что нет того доктора, который бы мог законопатить лоб, сквозь который проскочила добрая пуля.

Секунданты сблизились, приветствуя друг друга чопорными поклонами.

Со стороны Шилова секундантами оказались на вид весьма великосветские денди.

Они как-то особенно брезгливо ступали, пробираясь по грязи и обходя лужи.

Смельский заметил, что у них обоих лакированные сапоги.

Идти пришлось немного, шагов двадцать, и показалась лужайка.

– Тут очень удобно? – прокартавил один из денди.

– Да, – сказал секундант Смельского.

Все остановились.

Началась процедура отмеривания шагов.

Доктор повернулся спиной, раскрыл зонтик и закурил сигару.

Это был толстый краснощекий человек средних лет и очень недурной наружности. Видом это был сангвиник и весельчак, любитель пива, а пожалуй, и хорошеньких женщин.

На его добродушном лице лежала тень досады и недоумения перед совершающимся. Если бы он мог, он, кажется, так повернулся бы, закричав со смехом:

– Эх! Господа, плюньте, ну, что вы за глупости затеяли.

Но этого было сделать нельзя, и он молчал, усиленно и смущенно попыхивая своей сигарой.

Он так надымил под зонтиком, что дым шел, благодаря безветренному месту, со всех сторон и вился тонкими синеватыми струйками около веток.

– Становитесь, господа! – скомандовал тот, кого рекомендовали бароном.

Условлено было, что нечего тратить время на обычные переговоры о примирении, потому что самый вопрос о нем оскорбителен для одной из сторон.

– По команде: раз, два и три! стреляет вызванный, затем очередь вызвавшего. Приступите, господа! Раз! Два! Три!..

Грянул выстрел, и левый рукав Смельского окрасился кровью немного выше локтя.

– Доктора! – крикнул кто-то.

Доктор бросился с бинтом в руке.

– Ничего, – сказал Смельский ровным и холодным голосом, – перетяните рану… скорей, я стреляю…