Страсть и бомба Лаврентия Берии

Лаврентий Павлович слегка недоумевающе оглядывался вокруг. В его представлении убежище Гитлера и его приспешников было чем-то зловещим, огромным и мистическим. Но вход в Новую имперскую канцелярию, где закончил свою жизнь бесноватый ефрейтор и его любовница, не был похож на жилище могущественного монстра. Это было вполне себе обычное двухэтажное здание с колоннами и узкими вытянутыми окнами.

Со двора, похожего на колодец из бетона, они прошли внутрь.

Шаг за шагом обходили они помещения, где обитали Гитлер и его приближенные. Везде была вонь, пыль, грязь, разбитая мебель, разодранная ткань, сваленные в кучу сейфы, кресла, диваны, книги и прочая дребедень. «Мерзость запустения».

В одной из небольших комнат сопровождающий показал им диван с изодранной поверхностью. На нем валялись обрывки матраса с торчащими пружинами и грязные подушки. На полу в комнате — истоптанные сотнями ног в сапогах, содранные со стен обои.

Офицер буднично сказал:

— Вот комната, где фюрер всех немцев покончил с собой, а вместе с ним и Ева Браун.

Берия смотрел на разорение вокруг, на эту грязь и мусор и никак не мог представить, что здесь было в момент самоубийства. Не складывалась картинка, которую он воображал, изучая дело.

Лаврентий Павлович вспомнил строки из протокола осмотра помещений, который он читал перед отъездом:

«Квартира Гитлера состояла из передней, рабочего кабинета, спальни, комнаты Евы Браун и двух туалетных комнат. Все комнаты сообщаются между собой… Рабочий кабинет Гитлера 3 м 37 см * 3 м 17 см имеет три двери, ведущие в переднюю, спальню и туалетные комнаты. Прямо против дверей передней, у стены стоит диван, над которым на стене отчетливо выделяется след от висевшей картины, имевшей вид четырехугольника…»

«Так какая же у него висела картина? Ах да, Фридриха Великого! Он ее кому-то отдал на память», — вспомнил маршал.

Так постояв и ничего не поняв до конца, он повернулся и вышел из комнаты. После осмотра помещений они вышли через запасной вход из бункера в сад Имперской канцелярии. Там стояли искалеченные деревья и все еще зияли ямы от разорвавшихся боеприпасов.

«Никакой романтики и трагедии из гибели этих людей не получится, — размышлял Лаврентий Павлович. — Никто пиетета к ним не испытывает. Все снесут, засыплют.

И правильно, что сделают это сами немцы. А потом постараются забыть эту позорную страницу своей истории. Нет, не будет о нем памяти!.. А обо мне? О Лаврентии Берии? Останется что-то, за что потомки скажут мне спасибо? Неужели нет?! Вот вопрос, достойный своего решения!»

* * *

Они тронулись дальше. Через некоторое время разговор в салоне «членовоза» оживился. Но никто не вспоминал бункер, а заговорили опять об особенностях немецкой жизни. В частности, армейской.

— Каждый немецкий солдат мог расслабляться несколько раз в месяц. По талончику, — рассказывала доктор. — Но его могли и наградить за особые заслуги. Такую награду в виде талончика в публичный дом вручали за уничтожение старшего вражеского офицера или, например, за пулеметный расчет.

— То есть так их поощряли? — переспросил генерал Котиков, качая головой. — Нечего сказать награда.

— Но могли и наказать. Лишить за нарушение порядка и дисциплины его законного по графику посещения.

— Как же они ухитрялись обустраивать такие свидания? — спросил сидевший впереди Саркисов.

— Солдатские и сержантские бордели были часто на колесах. И двигались сразу за частями. Заняли немцы деревню или городок — тут же поставили публичный дом. И начали работу, — ответила доктор.

— А если захотелось чего-то новенького? Свеженького? — вступил в беседу Лаврентий Павлович. — С местным населением…

— Вообще-то существовали приказы, запрещавшие солдатам вермахта вступать в половые отношения с женщинами неарийского происхождения. Мотивировались они необходимостью беречь «семенной фонд». Но они сплошь и рядом нарушались, и на это смотрели сквозь пальцы.

— А как офицеры?