Страсть тайная. Тютчев

   — И газетами, и тем, что сейчас так горячо говорил. Вроде за тобою в молодости такого не замечалось.

Боткин не удержался от смеха:

   — Сейчас скажешь, что и книг, кроме медицинских, в руках не держал? — И став серьёзным: — Верно, была пора, когда казалось: потеряю время, не успею узнать всего, что надо хорошему врачу.

33

Дневниковые записи Марии Фёдоровны начиная с декабря 1870 года предельно кратко говорят о деятельности новой общины сестёр милосердия и о её участии в ней: «Открытие общины», «Заседание комитета попечения о раненых», «Была дежурной», «Николенька ездил в общину». Также односложны упоминания о визитах в тютчевскую квартиру Боткина, Белоголового, Карцевой.

Новая община, именуемая Георгиевской, полностью называлась общиной имени Святого Георгия. Вспомним первоначальное название общества Красного Креста в России — Общество попечения о раненых и больных воинах. Значит, общество покровительства, помощи, а покровителем русского воинства издавна считался святой Георгий. В очерках истории медицинских учреждений Петербурга, в разделе, где перечисляются больницы и амбулатории Красного Креста, указан адрес Георгиевской общины и дано описание того, чем она располагала. Община находилась на Большой Гребецкой улице, на Петербургской стороне, и имела больницу на десять коек, амбулаторию и помещение для шести сестёр. В последующие годы адрес общины и больницы менялся не раз, масштабы их росли, но тогда, в 1870 году, всё начиналось так...

Исследования о Тютчеве содержат лишь одно упоминание о Георгиевской общине — комментарий к четверостишию поэта на французском языке. Стихи написаны в связи с решением Марии Фёдоровны стать сестрой милосердия в Георгиевской общине. И далее — ссылка на запись в дневнике Марии Фёдоровны, о которой я уже упомянул.

Четверостишие выражает отношение Тютчева к решению Мари:

Ах, какое недоразумениеГлубокое и непостижимое!

Моя розовая, моя белокурая дочкаХочет стать серой сестрой.

На первом месте — каламбур в игре слов. По-французски сестра милосердия буквально: серая сестра.

Сёстры Георгиевской общины, в отличие от своих предшественниц, крестовоздвиженок, носили не коричневую, а серого цвета форму. Можно представить, как Фёдор Иванович однажды увидел свою дочь в непривычном платье, и тут же его острая способность вывести мысль из яркого зрительного или чувственного впечатления удачно обыграла режущий глаз диссонанс в цветовой гамме: нежное, розовое лицо Мари и — нате! — строгое серое одеяние. Ясно, что недоразумение. Но — заметьте — недоразумение глубокое и непостижимое. Вслед за игрой слов как бы вопрос самому себе: что это — серьёзно?

Представляю себе не раз и до этого дня возникавшие в доме разговоры Марии Фёдоровны и Николая Алексеевича об общине, о комитете попечения о раненых, их встречи с Боткиным и всё иное, что предшествовало моменту, когда Мари станет медицинской сестрой. Фёдор Иванович, погруженный в свои дела, наверное, улавливал суть разговоров, но вряд ли вникал в них глубоко. Нужен был именно какой-то зримый, эмоциональный толчок, чтобы переключить всё его внимание от собственных забот к заботам дочери. И вот «недоразумение — глубокое и непостижимое!».

Мы уже знаем о твёрдом упорстве Марии Фёдоровны накануне свадьбы. Вероятно, тогда Тютчев впервые составил себе ясное представление о её натуре. В последующем — и мы это тоже увидим — отец не раз будет подчёркивать эту черту характера своей дочери. И будет считать это качество серьёзным препятствием для того, чтобы повлиять на Мари в том смысле, в каком он сам будет убеждён. Вот почему, явно не одобряя решение дочери стать сестрой милосердия, вернее, первоначально не понимая даже мотивов её поведения, Тютчев находит возможным прибегнуть к единственному для него способу высказать своё отношение к случившемуся — иронии.

Из всех детей Тютчева Анна и Мари, вероятно, наиболее полно унаследовали те качества своего отца, которые лучше и точнее всего можно назвать душевной и психической организацией. Речь идёт об остроте ума, умении проникать в глубину жизненных явлений, наконец, о доходящей порой до беспощадности к себе высокой совестливости. Однако качества эти проявлялись у старшей и младшей дочерей в различных комбинациях. Существо этого различия, на мой взгляд, можно представить себе так. Обе с ходу, тут же составляли точное суждение о явлении, но Мари начинала действовать в соответствии с возникшими убеждениями, Анна уничтожающе точно продолжала это явление анализировать. В общении с Анной Тютчев испытывал двойное удовлетворение: ощущение полного духовного родства и чувство уверенного покоя. За Мари он боялся, как боялся за самого себя, — она могла поступить и поступала так, как считала нужным, начисто отвергая все кем-то уже принятые и сложившиеся условия.