Страсть тайная. Тютчев

Но «дурные привычки» уже обернулись по существу второю семьёю.

Любоваться красотами Женевы означало ходить по городу, чего больные, измученные подагрою ноги, естественно, не могли позволить. Оставалась единственная возможность — использовать для передвижения экипаж.

Они так и сделали — наняли коляску, чтобы поехать к прославленному озеру.

Тем не менее Фёдор Иванович не переставал жаловаться на ломоту в колене и ступне и почему-то при этом избегал смотреть по сторонам, когда они, выйдя из экипажа, присели на одну из скамеек, установленных на набережной.

   — Господи, как щедро ты наградил меня за все мои муки! — воскликнула Леля, не переставая восторгаться видами, открывшимися ей на берегу озера.

   — Это моё любимое место, — отозвался Тютчев. — Я часто, когда оказывался в Женеве, устремлялся именно сюда, чтобы налюбоваться неописуемой красотою. Однако стоит ли тебе утруждать себя долгой прогулкой? В твоём положении не следует так переутомляться. Да и мои ноги...

Фёдор Иванович не успел договорить, как увидел на дорожке две словно знакомые фигуры. «Неужели кто из Петербурга? Да и верно — направляются прямо к нам».

   — Пожалуй, на этом мы и окончим первый наш променад. — Тютчев встал и, взяв Лелю под руку, подвёл её к ожидавшему их экипажу.

Туча вновь омрачала её чело, едва они переступили порог своего нумера.

   — Признайся, тебя испугала та пара, направлявшаяся к нам? — В глазах Лели сверкнули так хорошо знакомые ему молнии. — Да, ты струсил! А вот мне нечего скрываться и нет необходимости ни от кого прятаться.

   — Ах, милая, не начинай всё сначала! — попробовал он остановить её, но было уже поздно.

Она подошла к нему вплотную и, взяв за лацканы сюртука, потянула их на себя, сделав ему больно.

   — Тебе неприятно, тебе больно? — отпустила она Фёдора Ивановича, даже слегка оттолкнув от себя. — А как же я? Ты подумал о том, что я обречена всю жизнь оставаться в этом жалком и фальшивом положении, в которое я поставила себя?

Тютчев присел на стул и охватил руками голову.

   — Но что можно придумать, как выйти из этого замкнутого круга? — простонал он. — Развод? Но мы уже говорили, что он невозможен. К тому ж разве ты и так не моя?

Слёзы вдруг брызнули из её глаз, и она, опустившись у его ног, произнесла:

   — Да, твоя и моя плоть — они едины. Вот здесь — дай твою руку. Ты чувствуешь, это бьётся плод нашей любви. Ведь в том и состоит истинный брак, благословенный самим Господом не в церкви, а на Небесах, чтобы так любить друг друга, как я люблю тебя, а ты — меня. И чтобы быть одним существом. А развод — ты прав, — он нам ничего не даст. Даже самая смерть Эрнестины Фёдоровны, если бы она вдруг приключилась, ничего бы не изменила в нашем положении.

При этих словах Фёдор Иванович вздрогнул и инстинктивно отстранил её от себя.

   — Прости, но то, что ты теперь сказала... — не смог он даже закончить фразу, поскольку ощутил в горле комок слёз, который перехватил его дыхание.

   — Нет, милый, ты не так меня понял! — снова жарко проговорила она. — Я не хочу, я не желаю твоей Эрнестине Фёдоровне не только смерти, но и иного какого ни было несчастья. — Потому не желаю этого, что я тебе более жена, чем она. Больше и первой твоей жены. Поскольку никто из них тебя никогда не любил и не ценил так, как я! Только одна я тебя люблю и понимаю...

А там, в Петербурге, на другом конце Европы, томилась и страдала другая женщина, которая также с не меньшим правом считала себя единственной, кто в состоянии всю себя отдать ему, всё ещё ею любимому.

И что уж совсем со стороны могло показаться необычным и ничем вроде не объяснимым, — она, Эрнестина Фёдоровна, ни в коей мере не желала несчастья своей юной сопернице.

«Нет, я не должна и не имею никакого права её винить, — точно на исповеди, говорила себе бывшая баронесса Пфеффель. — А разве я сама когда-то не поступила так же, как эта юная особа? У него, Фёдора, была жена, и он её любил и обожал. Но и во мне возникло то испепеляющее всё внутри меня самой великое и светлое чувство, которое заставило меня обо всём забыть. Страшно это произнести вслух, но наш союз был в итоге оплачен двумя жизнями — его жены и моего мужа, чего мы, разумеется, ничуть не хотели. Нужны ли теперь новые жертвы? Надо уметь всё понять и простить. Для Фёдора жизнь обретает смысл лишь в любви. Любовь для него желаннее счастья. А разве для меня самой не так, разве я не страдаю только из-за того, что продолжаю безумно его любить? Но как долго во мне будет жить эта любовь, не иссякнет и не прервётся ли она, чтобы никогда более не возвратиться ко мне?..»

И ещё один человек продолжал говорить с собою. Тоже предельно искренне. И так, как только он один и мог говорить себе — беспощадно и откровенно, в то же время ничего не умея в себе изменить:

О, вещая душа моя!О, сердце, полное тревоги,

О, как ты бьёшься на порогеКак бы двойного бытия!..

Книга вторая

ВЕЩАЯ ДУША

1