Страсть тайная. Тютчев

   — С некоторых пор, ты, Фёдор, знаешь, я не руковожу твоими личными делами, точнее, не вмешиваюсь в твою частную жизнь. — Эрнестина Фёдоровна приподняла дорожную вуаль, — Однако в одном согласна с Мари и настоятельно прошу тебя: возьми строгие меры относительно болезни ног. Я велела Эммануилу каждый вечер готовить тебе ножные ванны. А теперь прощай, Фёдор, пора...

Лицо Эрнестины Фёдоровны с изумительными, постоянно восхищавшими всех знавших её агатово-тёмными глазами было спокойно. Но это спокойствие и слова, которые она произнесла, неприятно подействовали на Тютчева.

«Что это — великодушная забота о моём здоровье или скрытое раздражение? — нервно повёл плечами Фёдор Иванович, — Нет, Нести не способна на поступки, свойственные многим женщинам, которые волею судьбы оказываются в её положении. Она выше того, что происходит между нами. Она просто устала и измучена заботами, которые в самом деле тяжким бременем легли на её плечи. А теперь, в довершение всего, ещё этот сахарный завод! Но вся надежда в деревне на Мари, на её энергический характер... Боже, как я виноват перед этими дорогими для меня существами, как я тяжёл для них, точно крест...»

И он, завершая ход своих горьких мыслей, произнёс:

   — Да, да, я непременно возьму строгие меры относительно себя...

Он коснулся губами руки Эрнестины Фёдоровны и обнял Мари.

Чисто вытертые, сверкающие блеском стекла вагона первого класса отделили Тютчева от жены и дочери. Состав вздрогнул, передавая от вагона к вагону металлический лязг, и от паровоза двинулись вдоль платформы плотные, точно рождественско-ёлочная вата, белые клубы пара.

«Надо непременно тотчас отправить в отпуск Якова Петровича, — проходя через залу ожидания, думал Тютчев, — Поездка в Овстуг бедному и неприкаянному Полонскому необходима как воздух. Но куда деться мне — одинокому даже среди самых близких и родных, среди массы знакомых, среди такого огромного и постыло чуждого города, как Петербург? Куда деться мне с моею раздвоенной жизнью, с душевными болями и страданиями, от которых нигде не скрыться?..»

Он вышел на привокзальную площадь и огляделся. Вокруг сгрудились экипажи, из которых выходили и в которые садились люди, лошади нетерпеливо пофыркивали, тряся огромными гривами, раздавались зазывные выкрики «ванек», шум снующей толпы.

Снова вокруг был город — отталкивающий и одновременно манящий, пугающий однообразием и влекущий к себе своими привычными, казалось, не разрываемыми ничем связями.

В голове сразу возникли и зароились десятки самых неотложных, наиважнейших забот, которыми он должен теперь, оставшись один, заняться непременно и сразу.

Надо было снять дачу за городом, поехать к бедной и страдающей Леле, наконец, снарядить в летнюю дорогу Диму и Ванюшу, повидать Блудову Антуанетту, Вяземского... Да мало ли наваливающихся ежедневно дел, не считая обязанностей по комитету!

Теперь, когда он оказался совершенно свободным, Тютчев на мгновение ощутил какую-то лёгкость, приподнятость. Потому он и вспомнил о своих заботах не с чувством обычной раздражительности, а с ожиданием чего-то светлого и радостного. Но ощущение приподнятости длилось недолго. Он вновь представил спокойное, красивое в своей печальной строгости лицо Нести, и приподнятость его исчезла.

«Нет, я тяжёлый крест не только для неё, в первую очередь для себя, — грустно подумал Фёдор Иванович. — Чего я хочу, чем живу? Сильным, ярким, но всё же мимолётным чувством или глубокой, постоянно раздражающей душу неудовлетворённостью? Видимо, одно неотрывно от другого. У Нести же всё по-иному. Она знает, как надо жить даже в той, далеко не лёгкой ситуации, в какую я её невольно поставил. Ах, Нести, Нести... Надо непременно, тотчас же переговорить с Яковом Петровичем и направить его в Овстуг».

«Как спасательный круг», — вспомнил он свои слова и неожиданно поморщился. — Не в словах суть, хотя я страстно люблю выискивать фразы и выражения, которые подчас поражают воображение других своей необычностью, образностью, что ли. Но сам-то я не собираюсь никого удивлять этими оборотами речи. Просто подчас мне необходимо точно выразить мысль, её важнейшую суть. А суть здесь одна: Полонский, Нести, Мари — каждый по-своему одинок. И каждому нужен «круг». Мне он нужен так же, и я его судорожно ищу. Но вряд ли найдётся для меня такой спасательный круг, даже лодка, чтобы не дать мне погрузиться в пучину. Я чувствую, как наступают на меня волны. Но это ещё не девятый вал. А ведь может, обязательно может прийти и его время — время грозной, неумолимой волны. И тогда...»

Тютчев зябко повёл плечами и, близоруко прищурившись, окинул взглядом ряд стоявших у подъезда вокзала экипажей, выискивая в толпе знакомую фигуру Эммануила.

2

Яков Петрович Полонский, уже известный поэт, занимал должность секретаря комитета цензуры иностранной, председателем которого с весны 1858 года был назначен Фёдор Иванович Тютчев.