Страсти по Фоме - книга 1

— Иди сюда, расскажу… ей было примерно столько же.

— Не-а, вы оттуда рассказывайте!

— Это мелодраматическая история, не могу же я ее кричать.

— Вы же обещали, ваше сиятельство!

— Ты что, не хочешь узнать самую красивую историю во вселенной? — удивился он.

— Нет! — рассмеялась Мэя.

— Вот одр его — Соломона, шестьдесят сильных вокруг него… Все они держат по мечу, опытны в бою, у каждого меч при бедре его ради страха ночного… Девы Иерусалимские!.. Ты идешь?

— Нет!

— Ну, тогда… носильный одр сделал себе царь Соломон из дерев Ливанских, столпы его сделал из серебра, локотники его из золота, седалище его из пурпурной ткани. Пойдите и посмотрите, дщери Сионские, на царя Соломона в венце, которым он увенчан в день бракосочетания его, в день, радостный для сердца его… Идешь?..

— Ты не будешь спать?

— Я буду молиться.

— Ты разве не молилась уже в той комнате?

— Мой Соломон призвал меня…

— Зачем так долго молиться? — удивился Фома в конце концов.

Он зажег свечу, чтобы посмотреть, как она устроилась в темноте. Мэя сидела все в той же странной позе мольбы, покачиваясь в такт какому-то заунывному речитативу…

— Молитва должна быть мгновенной, как вспышка, что зажигает свечу. Это состояние, а не слова. Не надо разжевывать желания своему Богу. Чем дольше ты разжигаешь свечу, тем меньше от нее остается и тем больше опасность обжечься…

Мэя опустила руки, словно задумалась, потом подошла к нему.

— Вот правильно!.. — он взял ее за руку, усадил в постель. — Все это длинное происходит от недоверия… нет, кажется, Он не понял, дай-ка я Ему все хорошенько объясню! Разжую… — И жует, жует, вспоминает, что забыл и опять жует, пока все атрибуты жизни не перечислит на свой лад. А Бог-то уже спит! Давно спит и ни черта не слышал из его энциклопедической молитвы!

Фома, поставив свечу между колен, изобразил лицом и фигурой ополоумевшего от усердия дервиша и безумного бухгалтера, задумавшего свести баланс с Господом к привычному нулю. Мэя не выдержала и засмеялась, разгладив морщинку непонимания на строгом лице: как можно над этим смеяться?..

— Молитва это мгновенная просьба, даже желание. Ведь все происходит либо сразу, либо не происходит никогда.

— Как это? — не поверила Мэя, глядя на него во все глаза.

— А вот так: представь себе, что ты хочешь, и вложи в это все свои силы, всю себя, и это произойдет. Но только пожелай совершенно искренне! Потому что я знаю одного человека, который молился, чтобы Бог дал ему много денег, и в то же время испуганно спрашивал себя: не много ли я прошу?.. Не ограбят ли меня?.. Богу все равно сколько ты просишь, но если просишь, проси истово! Желай!

— Мне не надо денег!

— Я не об этом.

— И я не об этом. Вы действительно не боитесь завтрашнего?

Как не бояться? Если бы он хотя бы видел Скарта в деле, тогда, может, не боялся — знал, как надо действовать и действовал. А сейчас он боялся чего-то не учесть. Впрочем, если Скарт человек, то ничего нового от него ожидать нельзя. Но проглядывало в Скарте что-то нечеловеческое…

И тогда поединок становился смертельным. Но Фома был почти спокоен. Это не было спокойствием победителя. Он действительно не знал, как все сложится, да и складывалось все против него, но не было никакого сожаления и беспокойства ни о чем. Двум смертям не бывать, не ужиться двум пернатым в одной берлоге, усмехнулся он.

Кроме того, Ассоциация, общение с Доктором, их схватки дали ему кое-что, напомнили о некоторых динамических стереотипах. Так что он боялся только одного: изменить себе в священном деле — поединке. Но всего этого не скажешь Мэе.

— Но ты же молилась за меня? Теперь я абсолютно спокоен, — сказал он. — Наше дело правое, мы победим!

— Вы опять смеетесь…

— Ничуть!

Фома посмотрел на канделябр в форме трехглавого дракона над кроватью. В раскрытую среднюю пасть чудовища он заранее поставил еще одну зажженную маленькую свечку, кроме тех, что стояли на головах дракона. Теперь пламя маленькой свечи колебалось, в то время как другие горели ровно; слушаки были на месте. Он убрал свечу и заткнул пасть дракону красным покрывалом. В неярком свете свечей получилось красиво: из пасти дракона лилось красное вино.

— Зачем?

— В изголовье его пурпурные ткани, вытканные дщерями Кароссы…

— Словно кровь…

— Кстати, кому ты молилась?

— Богу, кому же еще?

— А как вы здесь его зовете?

— Никак. Разве может быть у Бога имя? — удивилась Мэя. — У вас он как-то называется?

— О, у нас написано столько историй про Бога! — сказал Фома. — Столько дано ему имен! Самое меньшее девяносто девять! Но настоящее имя Бога — девятьсот девяносто девять имен!

Он усмехнулся.

— Пока. Думаю, что и это не предел.

— Девятьсот девяносто девять имен Бога?!

Мэя недоверчиво посмотрела на него, не шутит ли он опять, но Фома был серьезен.

— Но зачем же столько? И как их запомнить?

— Каждый выбирает свое, наиболее близкое, и пользуется им. Остальные вспоминает только по большой нужде, если вообще вспоминает.

— По большой нужде? — страшно удивилась Мэя.

Фома захохотал:

— По необходимости, Мэя, по большой необходимости, конечно! Извини!

— А как вы называете своего Бога?

— Я? — удивился Фома.