Страж фараона

— Он прав, — заметил Джхути, художник и приятель Сенмута. — Мы — муравьи под стопой владыки, и слушаем его призыв.

— Лукавите! Лукавите, мои бесценные! — Пианхи погрозил им полуобглоданной газельей ляжкой. — А кто у нас теперь владыка? Чей призыв должны мы слушать? — Он слелал паузу, гулко отхлебнул из чаши и закончил: — К тому же вы говорите о внешней стороне служения, а я — о внутренней, о выборе, который делает душа, ибо у нее всегда есть предпочтения. Тайные, но есть!

— Особенно в те дни, когда труба над Великим Домом пониже, и дым — пожиже, — добавил Семен, подмигивая брату, рядом с которым сидел Пуэмра. Как самый младший из гостей, он в разговор не вмешивался, зато посматривал на арфисток и ел с отменным аппетитом, не забывая следить за мудрыми речами старших.

— А? Ты о какой трубе? — Пианхи уставился на Семена, потом, сообразив, выдавил ухмылку и почесал объемистое чрево. — Да, дым не слишком густ, клянусь Исидой всемогущей! И потому мы можем выбирать. Кто за достойного Софру, кто за отважного льва Хоремджета или за великую царицу… и даже за молодого пер’о.

— Сирийский ублюдок! — скрипнул зубами Кенамун, что, однако, не помешало речам Пианхи.

— Человек не обеднеет, если станет говорить учтиво, — произнес он. — Умм! Кажется, эта газель питалась медом и ароматным лотосом! Так вот, о нашем друге и хозяине… Он выбрал служение лучшей из женщин, которую я уподоблю Хатор, но есть и другие любимцы богов… умм… любимцы Гора, Амона или Монта… они спорят, тянутся к священному урею, и кто из них победит? Кто? — Лязгнув зубами, Пианхи содрал остаток мяса с кости. — Но кто бы ни победил, пусть наш хозяин не пожалеет о содеянном. У сына виноградаря рот полон винограда, сын пекаря ест мягкие лепешки… Пусть будет так и с ним!

Чем правим, то имеем, перевел Семен пословицу, прикидывая, что достанется ему. Что он получит, какой виноград, какую лепешку? Мирную жизнь в прекрасной стране? Годы, полные трудов? Друзей, учеников и толпы дам и кавалеров, увековеченных его руками? Почет, достаток, крепкий сон, обильную еду? Газель — на первое, гусь — на второе, ну, а на третье — арфистка… Пожалуй, раньше этих благ ему хватило бы, но все течет, все изменяется в подлунном мире!.. Он представил губы Меруити и, будто ощутив их сладость, глубоко вздохнул.

— Значит, говоришь, у нас есть выбор? — дернул плечом Кенамун, расплескивая вино из чаши. — Кто за Софру, кто за гиену Хоремджета, кто за царицу либо сирийскую вошь… А сам ты за кого?

— Я, мой друг, главный писец колесничих и получаю долю от всего, что жалуется людям Хоремджета. Я жрец Львиноголовой,[24] и мне положена доля из приношений в храм, от благодетеля нашего Софры. Я управитель имений пер’о — жизнь, здоровье, сила! — откуда к царскому столу идут хлеба и овощи, и в них я тоже получаю долю. Царица повелела мне возглавить ловчих — тех, кто охотится на длинногих птиц[25] и добывает перья в Западной пустыне, — и даровала поле, сад и коз, чтобы кормить моих людей… Словом, я тот бык, который пьет из всех ручьев, что попадаются по дороге, не пропуская ни одного.

Сенмут улыбнулся, Джахи захохотал, а Кенамун неодобрительно фыркнул.

— Пьющему из всех ручьев надо знать, какие у них берега, — сказал Семен. — Крутые или пологие, зыбкие или с надежной почвой… Иначе можно поскользнуться.

Одарив его благосклонным взглядом, Пианхи повернулся к Сенмуту.

— Твой брат — мудрец, ибо видит скрытое за светом дня и мраком ночи. Конечно, я знаю эти берега! Знаю и тропинки к ним, те маленькие слабости, какие есть у властных и великих… Наш молодой пер’о — жизнь, здоровье, сила! — не привередлив в пище и украшениям предпочитает оружие, особенно изогнутые сирийские клинки из твердой бронзы или из железа. Нашей великой царице по сердцу, когда одаривают ее дочерей — яркими перьями, цветами или игрушками, чем-то таким, что приносит радость. Хоремджету нравятся лесть и песни о подвигах, которые он совершил в странах Хару и Джахи, а также у Перевернутых Вод. Хуфтор, чезу колесничих, любит выпить. Ну, а Софра… — Пианхи посмотрел на обглоданную кость в своем кулаке, — мудрый Софра считает себя искусным охотником и дважды в месяц отправляется в Западную пустыню с ливийскими проводниками. Клянусь Маат, он в самом деле хороший охотник! Я ел у него жаркое из газели, почти такое же вкусное, как это! — Он потряс костью.

— Ну, а Рихмер, хранитель врат Амона? Говорят, что он — тень Софры… Он тоже любит охотиться? — спросил Семен, неторопливо потягивая вино.

— Любит, только на людей, — ухмыльнулся Пианхи, не замечая, что при имени Рихмера лица у пирующих поскучнели.

— Ты и к нему протоптал тропинку?

— Зачем? Рихмер не делит дары и приношения. Но если бы мне захотелось… — Пианхи бросил кость и потянулся к жареному гусю. — Есть у Рихмера имение за Южным Оном, а в нем — наложницы, три или четыре, но лишь одной щедротами Хатор даровано дитя. Я слышал, девочка… Она для Рихмера — услада сердца, и если бы я топтал к нему тропинку, то подарил бы опахало из птичьих перьев — такое, какое делают лишь для царицы, нашей госпожи.