Страж порядка

Там была небольшая очередь. Половина без масок. Продавщица-казашка – в маске, но это понятно, им положено, иначе штраф. Мы честные только за деньги или под угрозой их лишиться. Продавщица кого-то напомнила Эриху. Цветочницу? Нет. Но кого?

Он не успел понять, стоял уже перед мороженщицей. Взял ванильное в молочном шоколаде. Неспешно и аккуратно облизывая, дошел до выхода из парка, где была трамвайная остановка. Удачно – тут есть урна, можно выкинуть палочку, обернутую салфеткой, что Эрих и сделал.

На остановке, на лавке, спал бомж. Черные грязные ботинки стояли рядом. Из-под грязных джинсов высовывались ноги в черных носках, один с дырой, из дыры торчал большой палец с длинным желтым ногтем. Лицо бурое, веки опухшие. Под головой пакет с чем-то.

Бомж страшно вонял, Эрих с отвращением и наслаждением вдыхал этот запах. Огляделся. Хоть и день, но никого нет. Это объяснимо, трамваи сейчас ходят редко. Был ремонт путей, после ремонта изменился график. В худшую сторону. Все изменилось в худшую сторону. Но бомжу, наверное, все равно. Лишь бы было что выпить. Как он жутко пахнет. Он портит жизнь окружающим, от него никакой пользы. Собаки, которых Эрих не любит и которых полно в парке вместе с хозяевами, и то полезней. От них радость хозяевам.

Всем будет только лучше, если бомж умрет, но он живучий. Все плохое умеет выживать.

Эрих обязан что-то сделать. Если не сделает, будет мучиться. Потому что пришла пора что-то сделать.

И опять Эрих увидел подсказку. Железный арматурный прут. Он лежал в траве у ограды. Зачем и как попал сюда, непонятно. Может, именно для того, чтобы пригодиться Эриху. А вокруг по-прежнему никого. Эрих достал из кармана носовой платок, через него взялся за прут, поднял его. Прут был в меру весомым, в меру длинным, ловко и ладно держался в руке. Как и положено оружию.

Теперь не спешить. Но и не медлить. Подойти, еще раз оглядеться и точным ударом вонзить прут в горло бомжу. Это беззащитное, мягкое и смертельное место. Главное – не запачкаться. Вонзить и тут же отскочить.

Эрих приблизился к бомжу, встал над ним. Перехватил прут – он держал его до этого в кулаке боевой частью вперед, как держат шпагу, а надо боевой частью вниз, как держат лом или лопату, когда колют лед. Эрих готов был размахнуться, и тут показался трамвай. Он был еще далеко, но при нем ничего делать нельзя. Эрих с удивлением посмотрел на прут, будто не понимая, как он оказался в его руке. Вытащил из-под кулака левой рукой платок, а штырь отбросил далеко в сторону с видом: надо же, сколько тут мусора. Для конспирации он дождался трамвая, чтобы не подумали, что он тут делает что-то подозрительное. Нет, он пришел, чтобы поехать. И Эрих вошел в трамвай. Ему казалось, что он весь пропах бомжом. Хотел выйти на следующей остановке. Но спохватился: ради одной остановки на трамвае не ездят, выглядит подозрительно. Проехал дальше и вышел у улицы Пасечной. Ему нравится это место – тут и тихо, и занимаются делом в учебных и хозяйственных зданиях Тимирязевской академии. Он ездит сюда за медом, на Пасечной есть магазин, где продают настоящий мед. Эрих любит мед, он и вкусный, и полезный. Дома как раз подходят к концу запасы, надо пополнить.

Магазин размещался в одноэтажном деревянном доме. Эрих предвкушал запах меда, воска, дерева. Запах природы, всегда приятный, не то что запах человека, а уж тем более бомжа. Но на двери была табличка «Закрыто». Почему закрыто, на сколько, непонятно. Оскорбительная, хамская табличка.

Эрих сел на крыльце. Что ж, он подождет. Дождется – хорошо. Не дождется – тоже хорошо, это уляжется в копилку его обид.

Эрих вспомнил, как просил у матери денег на «Сникерс». Он не был большим любителем сладостей, но увидел, как соседский мальчик ест «Сникерс», и ему захотелось. Побежал домой, попросил у матери денег, она сказала:

– У тебя и так зубы проблемные, обойдешься.

– Только один, – просил Эрих.

– Нет.

Чем тверже отказывала мать, тем сильнее хотелось Эриху «Сникерса». Он даже заплакал, а плакал Эрих очень редко. Замыкался, молчал, мрачнел, но не плакал.

«Эй, угрюмый, на что надулся?» – спрашивала мать в таких случаях. Спрашивала редко, обычно будто не замечала. Или говорила: «Весь в отца, безрадостный. Ты смеяться-то умеешь?»

Будто сама была радостная.

А тогда Эрих заплакал. Горько и громко, прямо заревел. И мать сжалилась, дала денег. Эрих помчался в магазин «Продукты», что был на месте нынешних аптеки и магазина «Читай-город», но тот был уже закрыт. Эрих побежал в другой, в третий, везде было закрыто. И он побрел домой, плакал тихо, незаметно – вокруг были люди. По-взрослому плакал, как плачут от горя и одиночества.

Да, именно тогда Эрих впервые почувствовал, насколько он одинок.

И сейчас это чувствует.

И Эрих заплакал. Тихо, горько, но и с облегчением. Это были слезы безнадежности, но ведь и безнадежность хороша – уже тем, что это что-то твердое, на что можно опереться. Без опоры человеку никак нельзя.

5