Стрекоза в янтаре и клоп в канифоли

— Даяш, а я хорошая жена? — пришло Юльке в голову, откуда внезапно выветрило желание молча любоваться сумрачными красотами тайги.

На него не смотрела — всё равно состряпает маску татарского сфинкса — даже не покосилась. Пялилась прямо перед собой на утекающую под Тигра дорогу с девственным снежным накатом. На фоне наступающей на неё тайги, дорога казалась фантастическим путём в никуда. Да, по сути, им и являлась.

— Для меня да, — чуток подумав, весьма серьёзно ответил ей муж.

А до недавнего сумасбродства с её вселенской важности сиюминутной влюблённостью и единственный мужчина. Впрочем, Юльке начинало казаться, что другого вообще не было — так молниеносно и безапелляционно память выпихивала Кирилла на задворки. Страшно некрасиво с её стороны — и поразительно безразлично, что о ней «подумают».

Да хоть анафеме пускай предадут! Вот уж Анна Вячеславовна возликует — просто пальчики оближешь. Жаль, не доведётся лицезреть лично.

— Я лучше Гали? — просто ужас, но язык не стерпел: выплюнул идиотский вопрос мелочной ревнивой дуры.

— Не знаю, — бесстрастно ответил Даян чистейшую правду.

Уж на это у Юльки глаз намётан. Она поразмыслила и уточнила:

— Потому что она так и не стала твоей женой? Не с чем сравнивать?

— Потому что тебя я люблю, — без лишних размышлений уточнил он, не сводя глаз с дороги. — Ты заведомо лучше любой женщины во всём. Я необъективен.

А вот ему не пришло в голову задавать подобные вопросы о Кирилле — раздосадовалась Юлька, подспудно обвиняя мужа в том, что он умней и лучше воспитан. Каковое преимущество — между прочим — мог бы и не выпячивать. Любящий мужчина просто обязан представлять женщине доказательства её превосходства во всём. Иначе он её плохо любит.

— Я и не спорю, — бессовестно ухмыльнувшись, прочитал Даян всё те же мелочные мыслишки любимой жены. — Ты умней, красивей и возвышенней в чувствах.

— Мерзавец! — хмыкнув, признала она поражение.

— Прости, забыл: ещё ты благородней и справедливей.

На руль рядом с «белочкой» приземлился где-то болтавшийся бронзовый шипастик. Покрутил носорожьей башкой, зыркая с одного «клиента» на другого. Погрозил обоим булавами и угомонился. Закрыв красные глазки-бусины, целиком отдался усыпляющей «рулевой» качке.

— А ещё? — своим самым вреднючим голосом потребовала Юлька комплиментов.

— Ещё ты талантливей, — для контраста принял Даян голос степенного старца, объяснявшего сопляку, отчего тот законченный болван. — Харизматичней, и чистокровней.

— В смысле? — чуток обалдела она, приготовившись парировать вовсе не эту шутку.

Вот вечно он так — досадливо ершилась, невольно надув губы. Мог бы на этот раз и не обескураживать женщину, которая мужественно борется с вернувшимся страхом за ребёнка. У неё в глубине души такая битва, что дым коромыслом. Даже Кирилл потребовал, чтобы она держала марку до конца — будь он неладен!

Хорошо им троим: уверовали в переселение душ, и в ус не дуют. А она, к вашему сведению, мать. И её малыша хотят убить. Всякие сволочи — зло выпучилась Юлька на ящерок.

И снова Даян прочитал мысли окрысившейся на пустом месте супруги. Демонстрируя неколебимое спокойствие и уверенность, усмехнулся: мол, угомонись, и жизнь наладится.

— Ни черта она не наладится, — так же демонстративно отвернувшись, процедила Юлька, и уставилась в окно.

Безликие ряды гордых могучих сосен уплывали назад. И больше не выглядели великанами, норовящими растоптать Тигра. Надменные мерзавцы подло уступали машине путь в гарантированно один конец. Куда некие придурки несутся чуть ли не с лозунгами…

— Мы не вернёмся, — снова и снова перечитывал муж её трусливые мыслишки.

Нарочно вытаскивал их наружу и давил, как поганых тараканов. Совсем, как в их занюханной квартирке в Дижоне — неожиданно пришло на ум Юльке. Которую толстомордый кичливый француз сдавал русским за несусветную деньги, на которые можно снять Версаль. Козёл облезлый! Всё норовил обслюнявить её похотливым взглядом поросячьих глаз.

— Даяш, всё изменилось, — пробурчала она под нос, вновь поворачиваясь к своему ненаглядному и самому надёжному человеку в жизни. — Ещё ночью всё было в порядке. А теперь мне всё страшней и страшней. Как будто мы сбрендили и добровольно лезем под гильотину.

— Tu es beau? — льстиво объявил степной рыцарь свою даму прекрасной.

Как всегда, когда норовил уклониться от супружеской обязанности «пожалеть и приголубить». Потомок кыпчакских налётчиков терпеть не мог слюнявых реверансов, на которые она пыталась его раскрутить. А ей надо! Она же не железная.

— У тебя ужасное произношение, — дежурно обругала Юлька его французский.

— А у тебя характер, — не заржавело за благоверным. — Я же сказал: будь рядом, и мы всё преодолеем.

Его отеческую нотацию оборвал сигнал Юлькиного смартфона. Ей отчего-то не хотелось за него браться: сердце чуяло беду. Рука сама попыталась задушить в кармане верещащего и вибрирующего провокатора.

— Ответь, — приказал Даян. — Это Севка. Или Кирилл. Все остальные контакты я отправил в игнор.

— Аспид, я не хочу знать ни о каких неприятностях, — со вздохом попросила Юлька, ответив на вызов.