Стрелы над крепостью

Мишка покосился на друга - хоть бы не врал уж.

- Подите вы! - отмахнулась бабушка. - Калымщик окаянный, ведь как одурачил меня, старую! Ужо я ему скажу! Я скажу!

- Эх, а сама еще учишь: прощайте врагам своим, и так далее. Я-то, например, простил Олега, когда он мне синяк подставил. Схлопотал - и ни звука. А ты изза какой-то кастрюли совсем на мыло сошла. Эх, бабушка!

И Мишка скорбно уронил голову на грудь.

Бабушка налила в свою большую чашку чаю, присела за стол. Все трое молчали. И только Мишка время от времени печально вздыхал.

- А какие песни-то надо, Миш? - сжалилась наконец бабушка. - Может, вспомню чего. Голова-то старая, память плохая. Да и голосу-то нет.

Ребята исподтишка переглянулись. Димка мигом развернул на столе чистую тетрадь, положил рядом самописку.

- Хорошо бы самые старинные песни, бабушка! - встрепенулся Мишка. - Ну, вот самые старые, какие в твоей молодости старики пели.

- Старики-то в моей молодости не пели, где им, а вот девицы - те, бывало, певали.

- Ну спой, спой скорее!

- Только вот напев-то запамятовала. - Бабушка зажмурилась и, раскачиваясь в такт, затянула дрожащим голосом:

При лунном свете серебри-и-стом Гуля-а-ла дева под луно-ой И за-а-клинала небом чисты-им Хранить до гроба свой поко-ой.

- Постой, бабушка! Про деву - это не то, давай чтонибудь еще постарее.

- Постарее? Ну, вот еще веселую девицы наши пели.

Только уж это с пляской. Мишка, принеси-ка мне чистый платок.

- Носовой?

- Который с кружевом. Потому никак, нельзя эту пляску без платка совершать, - важно объяснял?!

бабушка.

Мишка слетал в горницу, принес самый лучший бабушкин платок.

Подбоченясь, бабушка вышла на середину кухни и, мелко, дробно топая, взмахивая платком, поплыла вокруг стола

Штатский неуклюжий,

Фрак на ем висит,

А военный-душка

Шпорами стучит.

Она остановилась:

- Годится али нет?

- А еще постарее нет ли? - засомневался Мишка. - Что-нибудь про монголо-татар.

- Про татаровей?

- Дело в том, Пелагея Дементьевна, что наш город в старину захватили татары, - зачастил Димка. - Вот нам и интересно, как это было. Узнать чтобы про всё. Как воевали, как жили, и вообще...

- Про монголов да про татаровей что-то не помню.

Да и не бывало у нас таких. Ишь выдумали. Мы православные, а татарове те сами по себе.

Бабушка сложила платок, сердито запихнула в карман.

- Ну, может, слова какие татарские помнишь или выражения? Говорят, слова-то из поколения в поколение переходят.

- И выражений не знаю никаких. Кыш ты, окаянная! - Бабушка замахнулась на Мурку. - Опять за рыбой полезла. А ну айда, айда отсюда! Не уследишь. На базар бегала за рыбой-то, легко ли? Заодно вот и казан у Митьки забрала. Ах он, калымщик окаянный!

- Опять! Ну, бабушка! Может, стихотворение какое старинное помнишь, былину или еще чего... Ну не может быть, чтобы не знала! Ты ведь такая старая! - заныл Мишка.

- Я старая? - Бабушка окончательно рассердилась. - Я еще не старая! Вот соседкина, Настина, бабка - та вот старая! С палкой ходит и то надвое согнувшись.

А я, малый, все хозяйство веду. Старая-то!

- Ну не старая, не старая! - заторопился Мишка. - Тогда расскажи нам чего-нибудь.

- Ну, так и быть. Спою вам стих старинный. Про татарина. Слушайте.

Димка схватил самописку, изготовился записывать.

- Это еще когда девицей была, с голосу разучивала.

И так-то мы пели, так-то пели! Прямо разливалися!

Бабушка уселась на табуретку, положила руки на колени и запела сначала тихим, заунывным голосом:

Прочь, прочь, слеза позорная,

Кипи, душа моя!

Твоя измена черная

Понятна мне, змея.

И вдруг заголосила громко, с вывертом:

Я знаю, чем утешенный

По звонкой мостовой

Вчера скакал как бешеный

Татарин молодой...

Бабушка умолкла.

- Забыла дальше-то. Ей-богу, забыла...

Ребята переглянулись.

- Татарин!.. Чем-то там утешенный, - пробормотал Мишка.

- Известно чем! Добычи нахватал, вот и утешенный, - догадался Димка. Еще бы не скакать! Так, значит, я записываю: "Прочь, прочь, змея..."

- "Слеза позорная", - подсказала бабушка.

- А-а, слеза... Так. А дальше?

- "Кипи, душа моя". Стало быть, это он-то говорит, сам-то, который поет. Кипи, говорит, душа моя, потому как я самый разнесчастный.

- А отчего разнесчастный? - вытаращил глаза Мишка.

- От любви сердечной, - объяснила бабушка.

- А при чем же тут любовь? - вскричал Димка. - Речь идет ведь о нашествии татаро-монгольской орды, любовь тут уж совсем ни при чем!

- Как это "ни при чем"? Тьфу! - рассердилась бабушка. - Никак вам не угодишь! Что с вами, несмышленышами, разговаривать! А ну, поели-попили - и айда гулять! Айда, айда, малый! Нечего на кухне сидеть, керосином дышать! Марш во двор!

Делать нечего, пришлось отступить.

- Ну хоть кое-что записали, - вздохнул Мишка. - И то хлеб. Кого бы еще расспросить, как ты думаешь?

- А Настину бабушку, которая с клюкой ходит!

- Боюсь, Настя прогонит. Про череп забыл, что ли?

Ведь она это на нас думает, будто мы нарочно напугали тетку Марью. Даже с Олегом теперь не разговаривает.

- А если мы потихоньку, когда Насти дома нет?

Давай заглянем сейчас, а?