Стрижи

Наконец сын явился – неуклюжая походка, опухшая морда и бледная, как всегда, кожа, словно он был болен, страдал от недосыпа и нехватки витаминов. Он не читает книг, не думает о будущей профессии, не занимается спортом. В годы моей юности таким парням могли вправить мозги только в казарме. Но теперь в Испании отменена обязательная военная служба, и часто, как в нашем случае, когда отец, то есть я, не является для сына достойным образцом, уже нет никакой возможности приучить этих оболтусов к дисциплине, порядку, пунктуальности, умению подчиняться, преодолевать трудности, проявлять характер… короче, быть мужчинами. Теперь все они страдают хронической усталостью, апатичны и напичканы сахаром и углеводами. Я ведь работаю с молодежью. И знаю, о чем говорю.

– Ну что, старик, как дела?

Это говорит мой сын.

Он опоздал на двадцать пять минут, но ему и в голову не приходит извиниться или объяснить такую задержку. Ладно, слава богу, что вообще пришел. Сначала он по-дружески бьет меня кулаком в грудь, словно я его приятель, потом заключает в свои крепкие объятия. Про себя я думаю, что, сойдись мы с ним в рукопашной, он без труда одержит верх. От него пахнет чистотой. Значит, недавно принял душ, и я радуюсь при мысли, что именно этим объясняется его опоздание.

Очень гордый собой, сын показывает мне правую руку, от запястья до плеча покрытую татуировками – картинками, ни одна из которых, к счастью, не служит политическим символом. Я его поздравляю. А что еще мне остается? Потом я ему вру:

– Красиво, черт подери!

На самом деле рука выглядит кошмарно. Впечатление такое, будто она покрыта ожогами от какого-то едкого синего вещества. Потом уже притворно строгим тоном я спрашиваю про свастику на спине. Сын с лихорадочным восторгом поворачивается, задирает одежду и сообщает, что месяц назад замаскировал свастику, попросив сделать поверх и вокруг нее другие рисунки. И действительно, свастика исчезла под дурацким цветочным орнаментом. На уровне почек я замечаю две красных точки, но, решив, что это лопнувшие прыщи, ничего не говорю. Никита между тем рассказывает, что мать дала ему денег, чтобы он спрятал свастику на спине, и еще сто евро – в награду, и сказала, явно желая меня подставить, что «отец тоже тебе что-нибудь за это отстегнет». В ответ я одобрительно отзываюсь о поступке матери. А что касается денег, то «мы к этому разговору вернемся позже».

Я предвижу, что в пансионате нас ждет не слишком радостная картина, и обещаю Никите надолго там не задерживаться. Я по-настоящему растрогался, когда увидел, как он обнял бабушку. Не ожидал ничего такого от сына. Я-то считал, что он едет со мной по принуждению, выполняя положенный ритуал, а заодно надеется своим хорошим поведением сделать отца более щедрым. Когда Никита наклонился над бабушкой, до подбородка укрытой одеялом, он стал похож на огромного осьминога, схватившего в щупальца добычу. Мама, разумеется, его не узнала. Ни его, ни меня. Сегодня я нашел ее как никогда вялой, она не смогла даже встать с постели или хотя бы каким-то способом пообщаться с нами. У нее постоянно течет слюна, и ее начали кормить через зонд. Я умилялся, глядя, как Никита, сев с ней рядом, говорит какие-то милые, даже ласковые слова, делится подробностями своей нынешней жизни, хотя бабушка не способна его понять. А я-то боялся, что парень почувствует отвращение и поэтому будет держаться от нее на расстоянии.

Вскоре Никита жестом показал, что пора сматывать удочки. Он поцеловал бабушку в лоб, потом то же самое сделал я, и мы окончательно распрощались с ней уже от двери, притворяясь веселыми и беспечными. Мама ни на миг не отвела взгляда от потолка.

Пока мы шли к стоянке, Никита, который все утро казался мне воплощением доброты и сердечности, вдруг сообразил, что никакого подарка мы бабушке не привезли. Я ответил, желая успокоить его совесть, что в этом не было необходимости, так как она ничего не понимает. Сидя в машине, Никита вдруг заявил:

– Похоже, она до весны не доживет.

– С чего ты взял?

– Чуйка подсказывает: от бабушки пахнет смертью.

Я пользуюсь тем, что машина остановилась на красный свет, чтобы глянуть на сына. И думаю: «А ведь, пожалуй, этот обормот прав». В ушах у него черные пластмассовые плаги. Когда он их снимет, в каждой мочке останется по дыре, в которую легко пройдет палец. Я делаю вид, что не заметил их, как будто это самая обычная вещь на свете.

25.