Стрижи

Если вспомнить, во что я превратил кухню Хромого пару дней назад, обижаться на него у меня нет никакого права. Я хочу дать ему денег на новые обои. Он посылает меня к растакой-то матери и потом просит, чтобы я зашел и поставил свою подпись рядом с пятном – тогда это можно будет выдавать за произведение искусства. Ладно, в конце концов, портить людям счастливые моменты – отвратительно, хотя иногда приходится. Вот и сейчас, скроив сочувственную мину и стараясь изобразить страшную озабоченность, я интересуюсь, когда он будет проходить первый курс химеотерапии. Его кривая улыбка означает вопрос: неужели это и есть предел моего остроумия? Потом он объясняет, что пока вопрос «о такого рода лечении» не стоит. Дерматолог из Посуэло, которую он совсем недавно обвинял в том, что она ни хрена не понимает, теперь кажется ему воплощением мудрости. Так вот, она не верит результатам биопсии. Не отвергает их безоговорочно, но ждет повторных анализов, поскольку, на ее взгляд, главные выводы, сделанные в лаборатории, не соответствуют симптомам, наблюдаемым у пациента. А еще она сказала, что врачи только рады были бы лечить опухоли, которые сами собой рассасываются в течение нескольких недель и вдобавок не оставляют никаких следов. А пока ему надо немедленно записаться на компьютерную томографию.

Что меня больше всего восхищает в Хромом, так это его щедрость. Сегодня на прощание он подарил мне две таблетки какого-то транквилизатора. Чтобы я успокоился, сказал он. Я их недавно принял и теперь блаженствую. И не просто блаженствую – в голове у меня воцарилась мягкая тишина, мускулы расслабились, да и написал я все это как бы против желания, только в силу привычки, которая велит ежедневно добавлять в дневник по нескольку строк, составляя эту мою личную хронику, непонятно кому адресованную.

9.

У нас с Амалией в гостиной стоял ореховый полированный бар с латунными вставками, довольно дорогая дизайнерская вещь, в покупку которой я вложил и свои деньги, хотя потом, в пылу наших супружеских боев, жена это отрицала. Мне все равно. Увидев бар в первый раз, я его похвалил, но похвалил только потому, что достиг той поры зрелости, когда человек уже знает, к каким неловким ситуациям приводит привычка во что бы то ни стало быть искренним. Кроме того, дело происходило в присутствии моей тещи, которая ждала от меня одобрения, и ничего другого мать с дочерью не потерпели бы. На самом деле мне никогда не нравился этот уродец на ножках, главное предназначение которого, на мой взгляд, состояло в возможности похвастаться им перед гостями, что, кстати сказать, было трудно исполнить, так как гости к нам приходили редко.

На этот бар Амалия с матерью положили глаз в каком-то магазине, отправившись за покупками. Я не сопровождал их, и это обстоятельство привело Амалию к убеждению, что бар принадлежит исключительной ей, о чем она и сообщила в самой резкой форме во время одной из наших перепалок. Впав в дикую истерику, она не желала понять, что чертов бар волновал меня не больше, чем она сама, – то есть вообще никак. Точно так же мне не было дела до бокалов, стаканов и прочих предметов сервировки, стоявших в баре. Пожалуй, это не касалось нескольких бутылок виски и дорогого вина, которые подарили нам друзья или мы сами купили во время путешествий. Наверняка Амалия подсознательно испытывала желание сделать что-то мне наперекор, а заодно и унизить меня. Мы не могли прийти к соглашению, пока я не уступил ей все наши запасы вина. Остальное, за исключением бутылки ликера «Анис дель Моно», купленной в подарок тестю, я осторожно сложил в коробки и увез с собой.

Всего бутылок десять, из которых до сегодняшнего дня непонятно каким образом дожила лишь бутылка шотландского виски. Содержимое прочих я пропустил через свой желудочно-кишечный тракт за весьма короткий срок – одинокими вечерами, проведенными в компании Пепы, зараженной моей же тоской. Сам не знаю, почему я не тронул виски Chivas Regal двадцатипятилетней выдержки. Видимо, забыл ее в том месте, где сегодня случайно отыскал, – под раковиной, скрытую от глаз за старым ведром и прочими предметами для уборки, которыми я не пользовался уже несколько лет. Помнится, когда я вытаскивал оттуда одну бутылку за другой, голова моя была затуманена скорбными мыслями и алкоголем, и эта бутылка дорогого виски, выдержанного в дубовой бочке, осталась незамеченной. Первым моим поползновением было смыть с бутылки пыль, потом откупорить и приготовить себе порцию со льдом, хотя я все-таки предпочитаю коньяк. Однако я отказался от этого плана из страха. А вдруг вкус и запах виски отравят мне ночь, вызвав неприятные воспоминания, или я вдруг услышу стук в дверь, посмотрю в глазок и увижу на пороге пьяного отца. Да, что-то подобное я и вообразил.