Стрижи

У Агеды настолько развито чувство эмпатии, что, возможно, слушая мои смехотворные откровения, она действительно пережила приступ острого сострадания. Я ведь ничем ее не обидел и не собирался отталкивать! Но она и сама могла бы все понять. Мы видимся довольно часто, я всегда готов с ней поговорить, мы общаемся без напряга и даже не без приятности, не переходя, разумеется, границ, которые я и попытался четко обозначить во время сегодняшнего разговора на террасе «Коначе», но так, чтобы не нарушить, к чертям собачьим, эти самые границы. Главный мой аргумент: я уже не способен на отношения, которые можно было бы назвать пылкими и которые в силу этого были бы рассчитаны на взаимные чувства. И дело не в том, что я этого не хочу. К сожалению, из-за всякого рода неприятных событий, с избытком отметивших мою биографию, я утратил способность близко сходиться с людьми. Любовь? Любовь прекрасна в книгах и в кино – или, возможно, в чьей-то чужой жизни. Мне безумно нравится, когда люди влюбляются, – только, пожалуйста, меня к этой категории не притягивайте. Я запретил себе любить. Да, именно запретил. Любовь – это заноза в заднице. Она доводит до стресса и страшно утомляет, это наихудшее изобретение рода человеческого. Сначала любовь приятно щекочет нам нервы, а под конец переламывает нас с тем же звуком, с каким ломают сухую палку. Еще одно любовное приключение поставило бы крест на моей спокойной жизни. Я решил всеми силами держаться от любви подальше в то немногое время, которое еще пробуду здесь – до новой встречи с отцом. Я сказал Агеде, что есть пределы или барьеры, за которыми я привык прятать самую важную часть себя, то есть того большого или маленького человека – скорее маленького, – каким являюсь. Я не желаю ни любить, ни быть любимым по той же причине, по какой отказываюсь от слишком суетной поездки в Нью-Йорк или покупки мотоцикла. Мне нужен покой, я хочу только покоя и больше ничего. И если должен заплатить за него, живя одинокой, пресной, лишенной ярких переживаний и приключений жизнью, то я заплачу – и точка. Этот стимулятор потовых желез, который на обычном языке именуют любовью и который служит еще для того, чтобы соединять людей, а потом портить им жизнь, у меня сегодня вызывает аллергию. Больше того – панику. Любовь атакует тебя вдруг, как раковая опухоль. Заботясь о собственном здоровье, я предпочитаю штиль, сопровождающий человека одинокого, безучастного, который влачит свое существование в дремотном покое хронической усталости. Ничто из того, что происходит вокруг, меня не интересует. Даже сам я себя не интересую. И пока я излагал все это на террасе ресторана «Коначе», словно под парами словесного опьянения, Агеда смотрела на меня изумленно, с каменным лицом. Смотрела молча, хотя обычно говорит без умолку. Я сильно обжегся на истории со своей женитьбой. И поклялся: больше никогда со мной не произойдет ничего даже отдаленно на нее похожего. И эту клятву легко выполнить по той простой причине, что больше никогда меня ни с кем не свяжут романтические узы. Теперь-то мне понятно, каким я был идиотом, потратив столько иллюзий и времени на план создания семьи, который меня опустошил. Это точное слово, как бы мелодраматично оно ни звучало, – «опустошение». А кроме того, отравил мою жизнь чувством вины. И как раз в этот миг у Агеды, сидевшей напротив, из обоих глаз потекли слезы. Я стал извиняться за свою откровенность.

– Нет, нет, что ты, я тебе за нее благодарна.

Вскоре она ушла, простившись со мной тусклым «Пока». На столе остался ее нетронутый травяной чай с пакетиком в стакане.

6.