Стрижи

Сегодня ближе к вечеру, воспользовавшись перерывом в дожде, я совершил вместе с Пепой долгую прогулку до улицы Куэста-де-Мойяно. И по дороге то тут, то там оставлял книги. Я не всегда кладу их на заметные места. Иногда прячу под скамейки или ставлю в какие-нибудь углубления. При этом непременно стараюсь уберечь от уличной грязи.

Пока мы добрались до улицы Куэста-де-Мойяно, пройдя насквозь парк «Ретиро», я успел избавиться от всех взятых с собой книг, кроме «Постороннего» Камю. Это было дешевое издание, которое я за свою жизнь прочел раза три или четыре. Томик был маленький и поэтому легко поместился в карман плаща.

Пепа бежала рядом и так подладилась под ритм моих шагов, что я практически не замечал ее. На расставленных вдоль улицы столиках лежали кучи старых книг, среди них много соблазнительных. Я неспешно рассматривал их, но теперь легко справлялся с любым искушением. Ради того срока, который мне осталось прожить, не стоило пополнять библиотеку. Еще не так давно выглядело бы странно, если бы я прошел улицу из конца в конец – в ту или другую сторону – и не купил хотя бы одну книгу. Но одной, как правило, дело не ограничивалось – моего улова хватало на долгое время.

Однако пора вернуться к прерванному рассказу. Рассматривая книги, я незаметно засунул томик Камю между сложенными стопкой романами по три евро за штуку (или пять евро за пару). Потом невозмутимо двинулся вниз по улице, задерживаясь у каждого столика, и, когда дошел до последнего развала, вернулся назад, отыскал своего Камю и купил за указанную на плакатике цену. Букинист спросил, не нужен ли мне пакет. Я отказался, объяснив, что роман легко уместится у меня в кармане.

Домой я возвращался по бульвару Прадо. При виде вывески незнакомого мне бара «Ла Таперия» я понял, что умираю от жажды, и вошел туда. Официантка, говорившая с каким-то латиноамериканским акцентом, принесла мой заказ. За соседним столиком тип лет тридцати пяти, а может сорока, седой и в очках, во всю глотку заорал в телефон, мотая головой от возмущения. – Какая же ты дрянь! – Эту фразу он повторил несколько раз. – Можешь засунуть себе этого ребенка в задницу! – Он то и дело хватался за лоб и просто задыхался от ярости. – Что? Ты меня убьешь? Давай, спускайся, если хватит духу, мерзавка.

Официантка попросила его не кричать, при этом она положила руку ему на плечо и назвала по имени. – Простите, это у меня вышло против воли, – извинился он, выходя из бара.

А я подумал: «Как хорошо я тебя понимаю, друг!» И мне страшно захотелось выйти следом за ним, рассказать ему всю мою жизнь и в ответ услышать его историю. Чтобы мы вдвоем напились, а потом плакали и смеялись до рассвета… Под конец я подарил бы ему роман Камю, который вместо этого оставил на столике, заложив между страницами меню. И сделал это скорее от лени и усталости, чем по какой-то другой причине.

9.

Я беру в руки следующую из анонимок, найденных в почтовом ящике. Она больше похожа не на записку, а на короткое письмо. Вот она:

Не вздумай поднять руку на жену. Больше сотни глаз следят за тобой, хотя ты этого не замечаешь. Но мы не простим тебе и словесного насилия. Больше сотни ушей слышат тебя. Будь уверен, что за любое насилие против нее – физическое или словесное, ты заплатишь сторицей. Так что будь осторожен. И еще: стриги почаще волосы на загривке. Если посмотреть сзади, они похожи на ослиный хвост.

Вернувшись домой, я расправил листок на кухонном столе и спросил Амалию:

– Это ты написала?

Она твердо заявила, что нет. И вообще, если бы она хотела высказать мне что-то подобное, высказала бы, как всегда, в лицо.

– Но ты ведь прочитала записку, когда шла домой.

Амалия без малейших колебаний признала, что да, прочитала, но признала с таким видом, будто ее это никак не касалось.

– А почему же ты не принесла анонимку домой?

Жена раздраженно ответила, что занимается только своей корреспонденцией. Я смолчал. Итак, получается, что сотня глаз и сотня ушей следят за мной вроде бы прямо из стен.

10.

Еще в подъезде, едва просмотрев послание, написанное с явным желанием оскорбить меня и запугать, я провел рукой по своему загривку и убедился, что волосы там действительно слишком длинные. Я вспомнил отца. В последние годы он пережил много огорчений и почти перестал следить за собой. Даже когда шел на занятия в университет, вид у него был неряшливый. И я вдруг понял, что, сам того не желая, могу повторить его историю, если поддамся лени и апатии.