Струги на Неве. Город и его великие люди

– Ах, воевода! Не ведал я, но и средь шведов один добрым оказался, из их начальных людей. Я ходил за ним, пока он болел, а швед меня от нечего делать разным ведомым ему языкам обучал – немецкому да латыньскому. А уж по-шведски я сам выучился – без него в Ижорской земле ноне нельзя. Они даже проповеди по-фински читать не разрешают! А уж язык ижор да вожан[30], считай, ваще под запретом! И всех в лютераньску веру гонят – без перехода в неё даже торговать не дают. Иные притворно приемлют ересь енту, а тайком к попу бегают за отпущением грехов.

Тихонько подошедший Аким вопросительно взглянул на воеводу и, поймав одобрительный взгляд, заботливо протянул пареньку калачик:

– Пожуй, сиротка!

– Благодарствую, – впился крепкими молодыми зубами в белое тесто Василий.

«Чаю, чуток старше Стёпки моего, – с грустью подумал Потёмкин, глядя на белокурую голову поповича, – а сколь лиха хлебнул! Надо ж таку беду – без отца-матери остаться. Кады война кругом!» И поинтересовался – из чистого любопытства.

– А где ж тебя обучал сей добрый швед?

– На своей квартире, в крепости Ниеншанцевской, – бесхитростно ответил подросток.

– Так ты ведаешь и лучший путь к этой крепости, и то, как нутро её устроено? – не веря в свою удачу присел на лавке воевода.

– Два пути к ней ведут от Орешка: речной – Невою, и шведской тропою – посуху. Оба пути ведаю. А стоит та крепость в месте, где Охта в Неву впадает. Сами шанцы, аль Канцы, как их по-русски все кличут, Охтой от города Ниена отделены, а людей оружных в Канцах, верно, пара сотен: пушкари, рейтары, драгуны да солдаты. Усадьбы помещичьи вкруг есть, деревни на островах. Но латыши да колонисты – народ не ратный. Подойдёшь с полком – убегут али попрячутси!

– Пушек в Канцах много? Каки оне? – продолжил допрос воевода.

– Есть пушки на ентих, как их шведы кличут, бастионах. И преизрядно. Но сколь – не считал. Я ить всё боле ходил от великих ворот до квартиры шведа, да обратно.

– Хошь у меня служить? – предложил поповичу воевода, прикидывая что-то в уме.

– Хотел служить царю небесному, да швед вмешался – буду служить царю земному. К тебе и шёл! Ты ж его воевода! – вдруг сердито сверкнул глазами парень. – Загостились у нас шведы. Да мало того им – немчинов назвали! Пора бердышами указать им путь к дому! А то словам их фогты да бароны не внемлют!

Петру Ивановичу понравилась горячность поповича.

– Добре. Мыслю – быть те толмачом при моей особе! – ласково произнёс он, глядя на уписывавшего за обе щеки калач Свечина. – И ещё другую службу тебе найду, но опосля. А теперя – спать! Аким место укажет. И, Васка, помни! Без приказу – от меня ни на шаг! Я теперь тебе и за воеводу, и заместо отца буду!

– Благодарствую, боярин, – голос Свечина задрожал. Он уж и забыл, когда с ним так по-доброму разговаривали.

– Иди, – приказал Потёмкин и вновь подумал: «И вправду, на одно-два лета старше Стёпки!».

Воевода решил обойти лагерь. У одного из костров собралось с десяток стрельцов, внимательно слушавших старого пятидесятника Потапа, певшего песню про справедливого грозного царя Ивана Четвёртого. Пётр Иванович остановился и заслушался: в сей песне государь был выведен народным заступником, спасшим добра молодца от боярского гнева и остановившим его избиение. А вся вина-то бедолаги состояла в том, что отнял у разбойников золото и раздал бедным людям:

Ох ты гой еси, наш батюшка православный царь,

Грозный царь Иван сударь Васильевич!..Ходил я, добрый молодец, по чисту полю да по темному лесу,Нашел я воров-разбойников. Тут-то они дуван дуванили,Золотую казну делили мерою,А цветное платье делили ношами;Тут-то я ее отбил у них. —

И царь в песне всё решает справедливо:

Ох вы гой еси, бурмистры-целовальнички!Заплатите ему за каждый удар по пятидесяти рублей,А за бесчестье заплатите ему пятьсот рублей?[31]

Потёмкин усмехнулся про себя: «На Руси всегда надеются на доброго царя. Да и дворянин, и купчина, и холоп ишо другу присказку ведают: жалует царь, да не жалует псарь».

Сам удивился воевода: откуда вдруг такие мысли в голову пришли? Вроде о недругах своих не думал! С устатку, верно. Пётр Иванович резко развернулся и направился к своей палатке. Сон прогонит ненужные мысли!

У Патриарха

На Дону ведали: в Москве вершат дела два государя. И ежели молодой царь Алексей Михайлович, прежде чем решение изречь, с Боярской думой советуется, то патриарх Никон часто действует только по своему разумению. А нрава он крутого – о том на Дону премного наслышаны!