СТРУКТУРЫ ПОВСЕДНЕВНОСТИ: возможное и невозможное

Коснуться денег означает подняться на более высокий уровень, на первый взгляд выйти за рамки плана этой книги. Однако же, если рассматривать всю совокупность фактов в более общей перспективе, денежное обращение предстает как инструмент, как структура и глубокая закономерность всякой слегка продвинувшейся системы обменов. И в особенности, где бы это ни происходило, деньги наслаивались на все экономические и социальные отношения. А вследствие этого они чудесный «индикатор»: по тому, как они обращаются, как их обращение затрудняется, по тому, как денежная система усложняется, или же по тому, как денег не хватает, можно довольно уверенно судить обо всей деятельности людей, вплоть до самых скромных явлений их жизни.

Деньги — это древняя реальность, или, лучше сказать, древнее техническое средство, предмет вожделений и внимания; и тем не менее они не переставали удивлять людей. Они казались последним таинственными и вызывающими тревогу. Прежде всего, они были сложны сами по себе: сопутствующая им денежная экономика нигде не сложилась окончательно, даже в такой стране, как Франция XVI и XVII вв., и даже еще в XVIII в. Она проникла лишь в определенные области и в отдельные секторы и продолжала затруднять функционирование других. Будучи новшеством, такая экономика была еще более непривычна тем, что она несла с собой, нежели сама по себе. Что же она принесла? Резкие колебания цен на товары первой необходимости; непонятные взаимоотношения, в которых человек больше не узнавал ни себя, ни свои привычки, ни свои старые ценности: его труд становился товаром, а сам он — «вещью».

Бретонские старики крестьяне в речах, что вкладывает в их уста Ноэль дю Фай (1548 г.), выражают свое удивление и свою растерянность. Если столь уменьшилось благосостояние в крестьянских домах, так это оттого, что «ни курам, ни гусям, считайте, не позволяют дорасти до наилучшего качества, что их не носят на продажу [т. е. определенно на городской рынок] иначе, как для того, чтобы отдать деньги либо господину адвокату,

Мартин ван Реймерсваде «Сборщики податей» (XVI в.). Национальная галерея. Лондон.(Фото Жиродона.)

либо врачу (лицам… почти что неизвестным вчера): одному — дабы напакостить своему соседу, лишить его наследства или засадить в тюрьму; другому — чтобы излечить человека от лихорадки, прописать ему кровопускание (какового, благодарение богу, я ни разу не испытал) или же клистир. А от всего этого блаженной памяти покойная Тифэн Ла-Блуа (знахарка-костоправка) исцеляла без такой нескончаемой пачкотни, болтовни и противоядий, чуть ли не одним только «Отче наш»». Но вот «заносят из городов в наши деревни» все эти пряности и кондитерские товары, от перца до «засахаренных груш», совершенно «неведомых» нашим предкам и вредных человеческому телу, но «без коих, однако, в нашем веке и пир не пир — невкусен, худо устроен и лишен приятности». И один из собеседников отвечает: «Богом клянусь, куманек, вы говорите истинную правду, мне сдается, будто очутился я в новом мире»¹. Речи туманные, но не лишенные ясности, и перечень таких высказываний можно продолжить по всей Европе.

По правде сказать, всякое общество старинной «постройки», которое открывает двери деньгам, рано или поздно утрачивает достигнутое равновесие и высвобождает силы, которые с этого момента слабо поддаются контролю. Новая игра смешивает карты, дает преимущество немногим, а остальных отбрасывает в неудачники. Под таким воздействием любое общество должно было обрести новый облик.

Расширение денежной экономики — это была все вновь и вновь возобновляющаяся драма как в странах, давно к ней привычных, так и в таких, куда она проникает заново, хоть они и не сразу это осознают: в османской Турции в конце XVI в. («бенефиции» спахиев — тимары — уступают место «чистой» частной собственности), в токугавской Японии, в то же время или около того ставшей жертвой типично городского и буржуазного по характеру кризиса. Но, коротко говоря, можно было бы прекрасно представить себе эти важнейшие процессы, изучив то, что происходит еще сегодня на наших глазах в некоторых развивающихся странах — скажем, в Тропической Африке, где в зависимости от случая больше 60 или 70 % обмена остается вне сферы денежного обращения. Какое-то время человек еще может там жить вне рыночной экономики, «как улитка в своей раковине». Но он оказывается как бы осужденным с отсрочкой приведения приговора в исполнение.