Субмарина меняет курс

– Думаю, никогда, майор… Вернее – не здесь и не сейчас. Вы все сделали прекрасно! Аэродром, самолеты, заправщики, пилоты – все готово. Отлично! Но дело в том, что о нашей подлодке, которая должна доставить груз, пока ничего не известно… Возможно, руководствуясь соображениями безопасности, они просто хранят радиомолчание, но возможно и другое… Вы знаете обстановку на театрах военных действий – мы должны в создавшейся ситуации думать не о каких-то там немцах и далекой от нас Германии, которая переживает непростые времена и, скажем прямо, вряд ли их переживет… Мы должны думать о своих делах и о своей стране! Я сразу говорил, что план германского фюрера, предусматривающий бомбардировку русских городов «грязными бомбами», здорово попахивает авантюрой отчаявшегося безумца! Неужели вы, майор, верите, что русские окажутся такими дураками, что их можно будет обмануть фальшивыми крестами на крыльях самолетов?! Неужели вы верите, что они не смогут сложить «два и два» и мгновенно вычислить, кто же на самом деле бомбил их города и убивал мирных жителей? Немецкий фюрер попросту толкает нас под острый топор русских! Запомните, майор: никогда не следует недооценивать противника и считать его глупее и слабее, чем он есть на самом деле! – Генерал отхлебнул глоток чая, вытащил дорогой портсигар, закурил от протянутой майором зажигалки и закончил: – Когда груз прибудет в наш порт, мы его используем… Но используем мы его на благо Японии! А пока, майор, все должно оставаться так, как есть – вы тщательно готовите аэродром и людей к важному заданию! Неизвестно еще, как оно все повернется – на борту лодки прибудет специальный посланник Гиммлера… Если игра продолжится и он вдруг приедет сюда – он ничего не должен заподозрить! Не стоит раньше времени злить еще достаточно крепкого и сильного тигра… Прикажите готовить мой самолет, а я пока часок отдохну… Идите, майор. Думаю, не стоит вам напоминать, что этот разговор… впрочем, вы сами понимаете. Идите!..

Генерал повозился, поудобнее устраиваясь на небольшом матрасе, прикрыл тяжелые от усталости веки, и уже через несколько минут перед его внутренним взором замелькали, сменяя одна другую, неясные призрачные картинки, и вдруг с непостижимой ясностью возникло невероятной красоты видение розово-дымчатой метели медленно облетающих лепестков цветущей сакуры… И вдруг сон улетучился неведомо куда и почему. Сэйдо, не открывая глаз, горько усмехнулся: «Покоя не могу найти я и во сне, / С тревожной думой не могу расстаться… / Весна и ночь… Но снится нынче мне, / Что начали цветы повсюду осыпаться…» Великий Осикоти Мицунэ несколько сотен лет назад чувствовал то же самое, что и я… Неужели действительно наступает конец всему и «осыпаются последние лепестки сакуры» и увядают хризантемы?…

20

Даже самый подготовленный солдат, диверсант или разведчик – это все-таки не «машина для размышлений, наблюдения за врагом и ведения боя», лишенная чувств, эмоций и нервов. Если, конечно, это не обиженный разумом примитивный законченный садист и убийца. Даже закаленные в боях и всяческих переделках, многое повидавшие бойцы остаются, прежде всего, живыми людьми – у них бывает плохое настроение, у них, как и у простых смертных, болят зубы и порой трещит голова с похмелья, они тоскуют по любимым и видят сны. И если наяву они могут управлять своими эмоциями, умеют встречать любую опасность «не дрогнув ни единым мускулом лица», то перед снами бессильны даже выпускники специальных разведшкол… Человека можно научить спать очень чутко, можно отучить разговаривать во сне, храпеть, но нельзя запретить видеть сны…

Кремер на секунду очнулся, увидел перед глазами серо-белый песок с осколками ракушек, попытался приподнять разбитую голову, наполненную болью и тяжелым шумом океанского прибоя, но вновь провалился не то в сон, не то в призрачно-бредовое забытье.

…Из мрака всплыло давнее, уже почти забытое видение московского кабинета… стол, покрытый зеленым бильярдным сукном… а это… как же его… Петр Сергеевич, точно! Хотя он, наверное, такой же «Петр Сергеевич», как я – «Лев Давидович Троцкий». Что он там толковал-то мне тогда…

– Кстати, о близких… – Петр Сергеевич переложил на столе какие-то бумажки и, не глядя на Валентина, продолжил небрежным тоном: – Ты что-то о девушке тогда говорил… Что у тебя сейчас с ней?

– Да ничего, – недоуменно пожал плечами Седых, – вы же сами сказали: теперь никаких контактов! Ни с кем…

– Ну да, запамятовал, брат, извини, – подполковник с улыбкой посмотрел на курсанта, несколько секунд помолчал, размышляя о чем-то своем, и вдруг неожиданно предложил: – Тут вот какое дело… Сам понимаешь, уезжаешь не на один день… Думаю, на годы. Я, между прочим, сам молодым был… Когда-то. Если у вас всерьез все, то, может, проститься хочешь?

– А можно? – Седых недоверчиво взглянул на куратора, но в глазах явно шевельнулась несмелая надежда. – А как же…