Суд времени. Выпуски № 35-46

Млечин:Других вариантов у нас нет. Согласны со мной?

Кургинян:Нет!

Кондрашов:Нет, не согласен.

Млечин:А какой вариант есть третий, скажите.

Кондрашов:О-о-о.

Млечин:Нет, ну, Вы скажите. Вы так уверенно говорите, что это плохо. Тогда скажите, какой вариант.

Кондрашов:Леонид Михайлович, когда-то Галич замечательно сказал, и я тут согласен с Александром Михайловичем:

Бойтесь единственно только того,Кто скажет: я знаю, как надо!

Было сказано: я знаю, как надо. И в итоге, в итоге — замечательно, все прекрасно, свобода — в итоге разрушилась страна!

Млечин:Секундочку, я прошу прощения, а кто говорил: я знаю, как надо? Это в советское время говорили: я знаю, как надо.

Кондрашов:Горбачев говорил: я знаю, как надо.

Млечин:Н-е-е-т.

Кургинян: «Иного не дано!»

Млечин:

Гласность существовала совершенно…

Кондрашов:Потом Ельцин стал говорить: я знаю, как надо. Гайдар.

Млечин:При Ельцине гласность тоже существовала, и опять не было свободы слова. Мы же с вами всё это видели и знаем.

Кондрашов:Ох, там была выборочная гласность.

Млечин:Не знаю насчет выборочной гласности, не знаю, может быть, там, где Вы работали, была выборочная гласность. Там, где я работал, была нормальная, профессиональная работа.

Сванидзе:Завершайте.

Млечин:Тем не менее, объясните свою позицию. Понимаете, как, я Вам говорю, что есть два варианта: или цензура, или гласность, которая ведет к свободе слова. Вы говорите: ни то, ни другое не подходит. Тогда скажите, а что подходит. Может быть, что-то интересное скажите, мы сейчас реализуем.

Кондрашов:Мне кажется, что должно быть рождено консенсусное решение по выходу страны из кризиса. Для этого должны были безусловно быть подключены лучшие интеллектуальные силы, должна была быть действительно гласность, не выплеснутая в толпу, которая это подхватила и началось черт знает что. Должно было быть принято решение людьми, ориентированными на сохранение страны, обдумано, решено, и только потом, и только потом начинать какие-то серьезные реформы. Ведь все реформы, на всех уровнях, которые были произведены, ни к чему не привели.

Млечин:Нет, можно о гласности? Я с Вами соглашусь, если Вы скажете о гласности. Т. е. Вы имеете в виду, что гласность должна была оставаться для узкого круга людей, которые, как Вы говорите, знали, что делать со страной? А для остальных — нет? Так вот, этот узкий круг людей, которые знали, что делать со страной, управлял нами десятилетиями, и довели страну известно до чего. Что значит, «были подхвачены толпой»? А что, люди не имеют право на гласность?

Кондрашов:Я имею в виду толпу, которая «чемодан, вокзал, Россия», которая подхватила абсолютно низменные национальные чувства и начался не только развал страны…

Сванидзе:Спасибо.

Кондрашов:…Советского Союза, но и начался развал России.

Млечин:При чем здесь гласность?

Сванидзе:Спасибо, друзья, спасибо.

Кондрашов:Ну, как, при чем?

Сванидзе:

На самом деле, этот вопрос, которым я задавался ещё в ходе вчерашних слушаний… Меня интересует, в чем альтернатива гласности как перехода к свободе слова. Если не в цензуре, я не вполне тогда понимаю, в чем. Потому что те доказательства, которые приводились, — это доказательства того, что гласность в 80-е годы была недостаточной.

Сейчас короткий перерыв, после которого мы продолжим слушания.

Сванидзе:В эфире «Суд времени». Мы продолжаем слушания. Напоминаю вопрос: «Сделала ли гласность людей по-настоящему свободными?»

Прошу, Леонид Михайлович, Ваш тезис, Ваш свидетель.

Млечин:Давайте мы продолжим разговор о том, что нам дала гласность. Пожалуйста, Владимир Николаевич Войнович, замечательный русский писатель.

Войнович:Наша передача называется, вообще, все это действие называется «Суд времени». Я должен сказать, что суд времени уже состоялся. И он состоялся не в этом зале. Мы можем обсуждать так, мы можем набирать какие-то голоса внутри зала и за его пределами, но суд времени состоялся. Суд времени состоялся над советским тоталитарным режимом, который совершил столько чудовищных злодеяний, что он просто утонул под тяжестью всех своих преступлений. И эти злодеяния были возможны только в отсутствие гласности. При гласности они были бы не возможны. Кроме того, я хочу сказать, что и советский режим рухнул именно поэтому, а не потому, что в этом виноват Горбачев или Ельцин или что была недостаточная гласность. Гласность в эпоху перестройки, в начальный период, была действительно недостаточная. И Горбачев мог не дать слово Ельцину, но это были их внутрикоммунистические дела, внутрипартийные, потому что КПСС была партия тоталитарного типа. И она сама от своей тоталитарности постепенно отходила. А режим этот рухнул благодаря усилиям его самых главных защитников и тех, кто им руководил.