Судьба

Босоногая рощавсплеснула рукамии разогнала грачей из гнезд.И природа,по последнему слову техники,тонколиственные приборырасставила у берез.А прохожий сказал о них,низко склоняясь:«Тише, пожалуйста,—это подснежники…»

«И стоит под кленами скамейка…»

И стоит под кленами скамейка,на скамье, небес не замечая,юноша, как тонкий дождик,пальцы милой женщины руками,словно струны, тихо задевает.

А в ладонях у нее сирени,у плеча кружевная пенаи средь тишайших ресниц обетованная земля, — на прозрачных лугах ни забот, ни тревог,— одно сердце поет в берестяной рожок о свершенной любви. 

«Отходит равнодушие от сердца…»

Отходит равнодушие от сердца, когда посмотришь на березовые листья, что почку открывают в середине мая. К младенчеству весны с любовью припадая, 

ты голову к ветвям склоняешь, и в этот миг походит на рассвет — бурею битое, грозою мытое, жаждой опаленное твое лицо, мой современник нежный.

МОЙ ИНСТИТУТ

Тверской бульвар…Оленьими рогамирастут заснеженные тополя,сад Герцена, засыпанный снегами;за легкими пуховыми ветвямижелтеет старый дом,

и греют тлеющим огнемзажженные большие стекла.И я сама — торжественность и тишина — перед засвеченным стою окном:в окне прошел седеющий Асеев,на нервном, как ковыль, лицеморские гаванинестылых глазтеплом нахлынулина снежные покои.Мы знаем вас,друг молодости нашей,чистосердечность вашего стихаи бескорыстность светлую в поэзии.Вот юноша поэт,и, словно раненая птица,

косой проборраспахнутым крыломна лоб задумчивый ложится,трагедию войны сокрыв.По лестнице идет другой,рассеянный и молчаливый,он знает финские заливы,мечтательный и верный воини грустный, как заря, певец.Пуховый ветер над Москвой…Но лебеди покинут белый дом,последний крик с плывущих облаковпрощальной песней ляжет на крыльцо.(Январь 1941 г.)

КРУПСКОЙ НАДЕЖДЕ КОНСТАНТИНОВНЕ