Судьба Блока. По документам, воспоминаниям, письмам, заметкам, дневникам, статьям и другим материалам

Опять над полем КуликовымВзошла и расточилась мгла.И, словно облаком суровым,Грядущий день заволокла.За тишиною непробудной,За разливающейся мглой,Не слышно грома битвы чудной,Не слышно молньи боевой.Но узнаю тебя, начало

Высоких и мятежных дней!Над вражьим станом, как бывало,И плеск и трубы лебедей.Не может сердце жить покоем,Не даром тучи собрались.Доспех тяжел, как перед боем.Теперь твой час настал. – Молись!

23 декабря 1908

1908 год – гнет ожидания: испытаний…

Стихи о Прекрасной Даме когда-то нас сблизили с Блоком; а «Куликово Поле», «Серебряный Голубь» свели нас вторично. В Гоголе соединились мы снова; мы оба увидели в Гоголе муки боли, рождающей новое, будущее России…

А. Белый

Общественность Блока в то время свершалась не в заседаниях, а – в прогулках по Петербургской стороне; иногда он захватывал на прогулки меня; мы блуждали по грязненьким переулкам, наполненным к вечеру людом, бредущим от фабрик домой (где-то близко уже от казарм начинался рабочий район); здесь мелькали измученные проститутки-работницы; здесь из грязных лачуг двухэтажных домов раздавалися пьяные крики; здесь в ночных кабачках насмотрелся Александр Александрович на суровую правду тогдашней общественной жизни; о ней же он, мистик-поэт, судил резче, правдивей, реальней ходульных общественников, брезгающих такими местами, предпочитающих «прения» с сытыми попиками.

А. Белый

Долгое время у меня копилось недоброжелательство на Мережковских. Вчера, наконец, я очень хорошо и откровенно поговорил со всеми ими, и теперь опять все хорошо. Система откровенного высказыванья (даже беспощадного) – единств, возможная, иначе – отношения путаются невероятно.

Письмо к матери 24/XI—1908

Своеобразность Блока мешает определять его обычными словами. Сказать, что он был умен, так же неверно – как вопиюще неверно сказать, что он был глуп. Не эрудит, он любил книгу и был очень серьезно образован. Не метафизик, не философ, он очень любил историю, умел ее изучать, иногда предавался ей со страстью. Но повторяю – все в нем было своеобразно, угловато и неожиданно. Он имел свои собственные мнения относительно общественных вопросов, хотя находился вне многих интеллигентских группировок, и были они неопределенные в общем, резки в частностях. Столкновения с Блоком происходили изредка только на этой почве. Мимолетные, правда. Ведь общих дел у нас не было. Но подчас столкновения были резкие…

3. Н. Гиппиус

Мало сказать, что с религиозных собраний уходишь с чувством неудовлетворенности; есть еще чувство грызущей скуки, озлобления на всю неуместность происходившего, оскорбления за красоту, за безобразность. Между романами Мережковского, некоторыми книгами Розанова и их религиозно-философскими докладами – глубокая пропасть. Это – своего рода словесный кафе-шантан, и не я один предпочту ему кафе-шантан обыкновенный, где сквозь скуку прожжет порою «буйное веселье, страстное похмелье».

А. Блок

Я в переписке с Розановым. Ему написал два письма и от него получил одно большое, умное и интересное. Он старается оправдаться в том, будто он за смертную казнь, а мне доказывает, что я не против террора. Я, действительно, не (не осуждаю)… против террора сейчас, о чем и пишу ему.

Письмо к матери 21 /П-1909 г.

Завтра пойду к Мережковским, очень хорошее письмо мне написала Зинаида Николаевна в ответ на мое злое письмо о том, что мне тошно слышать о Христе. Пишет, что они оба нас все больше уважают и любят.

Письмо к матери 7/III-1909 г.

Вчера днем мы с Любой были у Мережковских, простились и перецеловались. Я их люблю все-таки – всех трех: в них есть вкус, злоба и воля.

Письмо к матери. 13/IV-1909 г.

С Мережковскими произошел временный, но острый разрыв. Еще летом 1910 года Мережковский написал фельетон, рассердивший Блока, которого он осыпал едкими либеральными упреками, касавшимися и вообще символистов. Обвинения были направлены по обыкновению в сторону недостатка общественности. По тону и по характеру нападений фельетон был так неприятен, что Ал. Ал. рассердился не на шутку, даже против обыкновения, и написал Мережковскому, накануне его отъезда в Париж, резкое письмо.