Судьба наизнанку

Криницкий мягко, но настойчиво внушал Щербинину, что никаких оснований для беспокойства не существует, все проблемы решаемы в рабочем порядке, без бряцанья автоматами и прочих решительных действий. Несмотря на подобное благодушие, режим «крепость» и прочие распоряжения Щербинина охране полпред всё-таки не отменил.

– Если что, оформим как учения, – благодушно сказал уже полностью взявший ситуацию в руки Криницкий. Собственный кабинет, кто бы что ни говорил, придаёт немалый вес словам руководителя. Особенно когда он, начальник, вещает, расположившись в удобном кресле, а даже высокопоставленные, но всё-таки посетители, сидят на обычных офисных стульях.

Но всё изменилось после первых новостей из Харькова. Расшифровав криптопрограммой последнюю сводку и выведя её на печать, Криницкий пробежал её взглядом и медленно, очень медленно протянул её Щербинину.

– В центре Харькова, Богодухове и в Лозовой беспорядки, – ответил он на немой вопрос Мирошниченко, пока Михаил быстро читал сообщения, – митинги коммунистов закончились столкновением с милицией, дошло до стрельбы. А в Лозовой… – он замолчал и поджал губы.

– В Лозовой самый настоящий мятеж, – дочитав сообщение до конца, сказал Михаил, – такие дела.

Он посмотрел сначала на Олега, затем на Криницкого задумчивым взглядом весьма информированного человека, пока не имеющего возможности высказать вслух многое из того, что ему известно и протянул Олегу плотно заполненный буквами лист А4, сказав еле слышно:

– Товарищ Сталин оказался прав, – ни хера наше появление не смогло изменить.

– Пока, Михаил Анатольевич, только пока, – ответил ему Олег, впиваясь взглядом в первые строчки, – да и вообще – ему это только кажется.

Столовая департамента, как обычно по выходным, не работала, и перекусывать чиновникам в сверхурочные пятый месяц подряд приходилось всухомятку. Из принесённых домашних запасов. Роскошь доставки салатов и суши в любой харьковский офис прекратилась на второй день после переноса. «Давно так не обедал. Начальник, блин, а тормозком, как студент, перебиваюсь», – вспоминая прошлое, думал Алексей, доставая из маленького холодильника в приёмной замороженные полуфабрикаты, а из стоящей рядом тумбочки – глубокую керамическую тарелку, нож и вилку. Задумчиво рассмотрев блеклые упаковки, вернул в морозильник брикет с надписью «каша пшеничная с овощами», оставив на пластиковом подносе, изъятом из той же тумбочки, упаковку «пюре картофельное с беф-строгановым». Ножом, более подходящим для разрезания праздничных тортов, вскрыл упаковку, поддевая примёрзшие края, вытряхнул светлый трёхсотграммовый кусок с тёмными вкраплениями в тарелку, поставил светло-зелёную ёмкость в микроволновку, включил разогрев.

Сворачивая плотный пергамент, он вспомнил, как на удивление быстро решился вопрос с раскруткой харьковского пищепрома. Оказалось, далеко не все фирмы и предприятия, особенно работавшие ещё с советских времён, утеряли навыки и, самое интересное, возможности работать без всяких химических добавок – красителей, улучшителей, стабилизаторов, усилителей вкуса и прочих достижений высоких кормовых технологий. Было бы сырьё, а уж слепить продукцию по рецептурам из потрёпанных книжек никакого труда не составит. Вот с внешним видом и упаковкой на данный момент была полная засада. Та же приснопамятная колбаса благополучно вернулась к здоровому сероватому цвету отварного или подкопчённого мяса. Почему-то в собственноручно сваренном на домашней плите супе никакого морального отторжения не вызывавшего, но на витрине – по первости – доводившего некоторых покупательниц из молодых до натуральной истерики. Ничего, пообвыклись и притерпелись, теперь за весьма и весьма дорогой колбасой, не входившей в список отовариваемых по соцкартам товаров, кое-где даже выстраивались небольшие очереди.