Судьба наизнанку

– Не ответ, нет, – махнул рукой Алексей, – так, очередная безумная догадка. На которую, кстати, ты только сейчас меня натолкнул.

– Да ну? Польщён, польщён, – улыбнулся Меркушев, устраиваясь на стуле поудобнее. Иногда Алексей на основе буквально горстки собранных фактов мог сконструировать самую настоящую теорию и сделать далеко идущие выводы, – так что же подвигло наших боссов на подвиги? Нетерпение замученной совести?

– Нет, – в ответ улыбнулся Мишин, – это было бы слишком банально и просто. Все гораздо сложнее, а может совсем наоборот – гораздо проще.

Он помолчал, посмотрел бросил взгляд налево-направо.

– Как пишется в некоторых умных книгах, человек не может противостоять выбравшей его нечеловеческой воле. Нечеловеческой воле нечеловеческого существа, то бишь, в нашем конкретном случае, воле чёрного уицраора, доселе слабого детища красного Жругра. Истинного хозяина советской страны.

– Н-да, – только и сказал Меркушев, – однако, занесло тебя в дебри. Может, хоть чем-нибудь мотивируешь?

– Легко! – Алексей даже вскочил с кресла и вышел из-за стола секретаря в свободное пространство приёмной. Николай, повернувшись, с любопытством смотрел как Мишин расхаживает от одной двери до другой, буквально на ходу формулируя доказательства своей безумной гипотезы, точно следуя известному высказыванию Нильса Бора.

– Смотри, как всё в ёлочку укладывается, если принять за канву событий схему мира Даниила Андреева. Мы там, у себя в будущем, были на периферии, согласись, украинского и русского эгрегоров. То есть были объектом, а не субъектом, верно? Ну что здесь у нас когда-либо решалось? Всё шло из Москвы или Киева. И вот, в одну далеко не прекрасную ночь, мы вылетаем из своего упорядоченного бытия и шлёпаемся в глубине владений эгрегора советского. Пока находящегося на подъеме и весьма агрессивного. Что получилось в ночь на 22 июня – мы УЖЕ вышли из сферы влияния тех, незримо управляющих нашим обществом сил, но ЕЩЁ не попали под воздействие эгрегора, ну или уицраора, СССР.

– Почему? – спросил Николай.

– Можно сказать, у нас другой частотный диапазон, – Алексей остановился у двери в кабинет, развернулся лицом к Николаю, – слишком далёкий от советского бытия. Ушла частота, так сказать, за последующие семьдесят лет. Мы просто НЕ ВОСПРИНИМАЕМ красного Жругра. Да, он мог и может ещё, наверное, прогнуть нас под себя, но не сразу. На это требуется время! А его забронзовевший в победах Жругр бездарно уже упустил. Может, всё в самые первые часы решилось. В первые сутки – по-любому.

– Кем решилось? – запротестовал против подобной безапелляционности Меркушев, – и кто такой чёрный уицраор, откуда он на нашу голову взялся?

– Как откуда? – слегка удивился подобной неосведомлённости Мишин, – всё оттуда же, откуда все они появляются – отпочковался от красного жругра в недалёком прошлом, сразу после революции. Андреев писал, что красный Жругр смог прибить своего чёрного отпрыска только в сорок пятом, после разгрома Германии, а пока антисоветский потомок ещё жив и даже нашёл себе незанятую папой поляну, то есть нас. Повезло пацану, как некоторым олигархам в наше время – успел оказаться в нужном месте в нужное время. Собственно, после того, как жругрит перекочевал к нам, всё и завертелось. Солнце наше, барственный мент Червоненко, вдруг резко прозрел и стал за общественное благо бороться, а бывший главпуровец Пилипко ему в этом яростно помогать. Всё очень просто – жругрит выбрал их своими человекоорудиями, инвольтировал в них волю и порыв к власти. А дальше – дело техники и приказов соответствующим подразделениям. Вот, в общих чертах, как всё получилось.

– Н-да, – ещё раз сказал Меркушев, потрясённый услышанным, демонстративно закинул голову и стал внимательно изучать подвесной потолок, – давай больше здесь на эти темы разговаривать не будем, а вечерком соберёмся и всё обсудим.

– Давай, – легко согласился Алексей.

Но этим планам уже не суждено было сбыться.

На площади Свободы любой, даже незначительный по городским меркам ветерок воспринимается совершенно иначе, чем в стиснутом многоэтажном пространстве дворов и даже центральных улиц. Открытое, многосотметровое асфальтированное детище советских архитекторов времён первого НЭПа позволяет беспрепятственно нестись воздушным потокам. Как сейчас восточному ветру – от Сумской, мимо дворца пионеров, чуть задевая одинокую ленинскую фигуру и лишь притормозив в кронах деревьев радиального парка, со всего размаху размазать снежинки на фронтоне Госпрома. Закрутившись вихрем, унестись обратно – мимо Университета, укутав его, как и весь город в снежную шаль, к памятнику вождю, как всегда устремившему руку в светлое будущее, напутствуя в долгий жизненный путь собравшихся у его подножия граждан.

– Трудящиеся Харькова заслуживают лучшей жизни! – с натугой орал в микрофон очередной озябший оратор, пробивая усиленным голосом до припаркованных на перекрытом проспекте Правды автобусов с тщательно зашторенными окнами – в то время, как нашим трудом…