Судьба открытия

Дрова тоже жгут. С дровами, скажем, пятьсот биллионов пудов углекислоты выбрасывают. Из печей, — повторял Лисицын. — Пятьсот биллионов. Листья же растений дышат воздухом, где ее только три сотых доли процента. Это странно. Разве нельзя направить газ прямо на посевы, на плантации, чтобы в растениях в изобилии получались углеводы — крахмал например, сахар?»

Лисицын взглянул на бородатых мужиков, разгружающих барки: «Вон какие они тощие!»

Дальше мысли шли извилистыми путями. Вернувшись домой, он снова перелистывал книги. Тимирязев — мудрый, простой, понятный. Идет процесс в растениях: углекислота, соединяясь с водой под действием солнечного света, превращается в ценнейшие продукты — в углеводы. Однако объяснить процесс строгим химическим расчетом Тимирязев не может. У Менделеева в «Основах химии» говорится: «В чем именно, из каких промежуточных реакций состоит этот процесс — поныне неясно».

— Неясно… Неясно… — бормотал Лисицын, поглядывая на висевший в лаборатории портрет Менделеева. «…Суждено вас опечалить…»

Вдруг ему страстно захотелось, все душевные силы сосредоточились в одном желании: непременно показать Дмитрию Ивановичу, что написавший письмо инженер способен на что-то дельное, значительное, полезное людям — не только на «несбыточные идеи».

Вот он возьмет да разгадает, например, химические реакции, происходящие в зеленых листьях.

«Что скажете тогда, Дмитрий Иванович?»

Надо, решил Лисицын, попробовать такой опыт: из живого растения перенести разрушенную ткань зеленых листьев в стеклянный прибор. Посмотреть, как она будет работать там. А затем изменять условия опыта, добавлять неорганические примеси, наблюдать.

— Ничего, Егор Егорыч! — крикнул он и улыбнулся, заглянув в кухню. — Мы еще покажем! Жизнь — впереди!

— Живем, ваше благородие, — быстро поднявшись с койки, ответил Егор Егорыч, — так точно. Бога нечего гневить, живем. Это верно.

Полмесяца ушло на подготовку к опыту. Лисицын ездил в магазины, покупал целыми ящиками бюретки, колбы, трубки, банки с реактивами. Обдумывал, каким должен быть главный прибор. Начертил на листе ватманской бумаги пластинчатый фильтр особой, сложной формы. Повез чертеж в стеклодувную мастерскую, заказал такой фильтр, попросил сделать его поскорее.

Наконец настал день, когда приготовления были закончены.

С раннего утра по высокому бледно-голубому небу плыли редкие, словно курчавые барашки, облака, потом они рассеялись. Еще до восхода солнца Егор Егорыч принес мешок свежих листьев — огородной ботвы. Лисицын старательно растер их в ступке, наполнил зеленой кашицей пластинки своего фильтра и присоединил резиновую трубку, по которой во время опыта будет медленно течь насыщенная углекислым газом вода. Теперь осталось открыть краны. Превратится ли углекислый газ в какой-нибудь из многих известных человеку углеводов — в простейший сахар хотя бы, в глюкозу?

Небольшая тучка закрыла солнце. Пальцы Лисицына, вздрагивая, ощупывали трубки прибора. Тучка растаяла. Пальцы осторожно легли на стеклянную втулочку крана и повернули ее, затем другую такую же втулочку, третью

На подоконнике, в ярком солнечном свете, фильтр казался огромным граненым изумрудом. По всей комнате от него падали зеленые блики. В сияющую, как тончайший хрусталь, колбу собирались драгоценные капли прошедшей через фильтр воды.

Лицо у Лисицына было осунувшееся, глаза беспокойные. Он переливал профильтрованную воду в пробирки, кипятил над пламенем спиртовых лампочек, испытывал заранее приготовленными реактивами. Реактивы в перенумерованных склянках стояли на столе ровным строем.

Когда в одной из пробирок, в голубой фелинговой жидкости, на дне появилось пятнышко красного осадка, Лисицын вздохнул, оглянулся на портрет Менделеева и шопотом проговорил:

— Глюкоза, Дмитрий Иванович.

Первая неделя этой работы была неделей удач. Бесформенная зеленая масса, помещенная в прибор, действовала, как живые листья в растениях. Если вода с углекислым газом проходила через фильтр в темноте, в ней не было никаких углеводов. Лишь только фильтр освещался солнцем, в вытекающей из него жидкости сразу возникали следы глюкозы — виноградного сахара.

Тут, собственно, пока еще не было нового научного открытия, — ткань листьев, та ее часть, которая называется хлорофиллом, только выполняла свои обычные функции; удалось лишь перенести процесс из живого организма в стеклянный прибор. Однако наблюдать за процессом, изменять его ход теперь стало удобно.

Каждое утро Егор Егорыч приносил по мешку свежих листьев. Однажды, глядя на Лисицына, растирающего листья в большой фарфоровой ступке, он улыбнулся:

— Легче, ваше благородие, коня прокормить, чем вашу стекляшку. На зиму сена заготовить не прикажете?

— Ну уж ты… сено! — сказал Лисицын. — Скоро ее отучим листьями питаться. Вот приготовлена пища. — И протянул темный от зеленого сока фарфоровый пестик в сторону полки, заставленной банками с разными порошками.

— Да-а, — покрутил головой Егор Егорыч и почтительно покосился на порошки. — Мудрёно!