Судьба протягивает руку

В Школе-студии русскую литературу преподавал у нас знаменитый Абрам Александрович Белкин – фигура, имя, известнейший в профессиональном сообществе педагог. Он начал первое занятие с того, что прочёл вслух вступительное сочинение Владимира Меньшова. Сказал, что вынужден был поставить за него пятёрку, но посмотрите, ребята, что за казённый подход – перед вами эталон формального отношения к искусству. Я смеялся вместе со всеми, слушая Абрама Александровича, цитирующего моё сочинение. Самолюбие не было уязвлено, потому что мне было совершенно очевидно: я не такой, как может показаться, когда читаешь сочинение, я могу по-другому – ярко и смело, просто приучен следовать правилу не выделяться. Да и, с другой стороны, стоило ли выпендриваться, рисковать на экзаменах по литературе после стольких лет неудачных попыток поступить?

9

О том, почему необходимо мечтать, ощущении собственного потолка, судьбе Эвариста Галуа, системе Станиславского и гениальном Ленине, создавшем великую партию

Так, 1 сентября 1961 года началась моя новая жизнь. Поступление в Школу-студию МХАТ – переломный момент, ведь мне на роду было написано стать военным или закончить какой-нибудь технический вуз и получить профессию инженера. Чтобы свернуть с предначертанного пути, в корне изменить судьбу, от меня потребовались серьёзные усилия. Вообще, это мало у кого получается – воплотить в реальность юношеские мечты. Сколько мне приходилось наблюдать отчаявшихся или наигранно храбрящихся молодых людей после очередной провальной попытки поступления в институт, не обязательно театральный. Из неудачливых абитуриентов, к которым несколько лет подряд относился и я, сколачивались компании, там обсуждались перспективы, предлагались прожекты. В Астрахани, помню, я будоражил товарищей по несчастью своими мечтами о столичном вузе, волновал рассказами о поездках в Москву, где мне приходилось видеть известных артистов, звёзд советского кино. Для моих провинциальных друзей вся эта среда, столичная жизнь, люди с киноэкрана казались почти недосягаемыми. Но под впечатлением от моих рассказов кто-то наверняка задумывался: а действительно, не рвануть ли в Москву? И, как правило, сразу же гнал эти мысли подальше – здравый смысл побеждал романтическую мечту.

Мне так и не удалось разгадать эту тайну, ответить на вопрос, что двигало мною, когда четыре года подряд я после очередного провала возвращался в столицу. Что позволило удержаться на плаву, не погрузиться в беспросветное отчаяние? Вариант, что движущей силой было тщеславие, определённо не подходит. Вспоминая те годы, могу сказать, что я пребывал как будто под гипнозом. Меня влекло в Москву, в творческую среду, я жил с ощущением, что любая другая судьба станет для меня катастрофой. При этом нельзя сказать, что я «понимал своё предназначение». Потому что обладал весьма смутным представлением об актёрской профессии, да и вообще о той самой творческой среде, куда стремился с такой настойчивостью. Не поступи я в Школу-студию МХАТ, мой путь к профессии оказался бы сложнее, но всё равно в режиссуру я бы пришёл, пусть и каким-то другим, более причудливым образом.

Как происходит этот выбор?.. Среди абитуриентов ВГИКа, Школы-студии, других театральных вузов было немало таких, как я, ветеранов, поступающих по три-четыре, а то и шесть-семь раз. Почему жернова судьбы всё-таки захватили и вытащили на поверхность меня? Случайностью этот исход тоже не объяснишь, ведь не прояви я настойчивости, результата бы не добился. В чём же рецепт победы? Что нужно, чтобы наполеоновские планы сбылись?

Видимо, линия судьбы, если человек её ощущает, важнее отдельных счастливых случаев и стечений обстоятельств. Именно линия судьбы всё и предопределяет. В 24 года Наполеон ещё никто, а через десять лет – уже император. И я думаю, Наполеон не мог заразиться, когда во время Египетского похода без страха шёл к больным солдатам в чумной барак. Он твёрдо знал, что сейчас умереть ему не суждено, что впереди ждёт его что-то большее. И те, кто были вокруг, проникались этой верой, видели, что у него получается, что ему везёт, даже если берётся за безнадёжное дело.

Был в нашей астраханской компании один парень – очень толковый, но, пожалуй, и самый молчаливый, державшийся чуть особняком. Он тоже, провалившись в институт, пошёл куда-то работать перед очередной попыткой поступления. Звали его Рудик Макаров. Я с тех пор потерял его из виду, он вроде бы уехал в Москву, поступил в стоматологический институт, а потом вернулся работать в Астрахань и встреч со мной никогда не искал.