Судьба протягивает руку

У «ленинградцев» как будто изначально присутствовал набор качеств, указывающий на принадлежность к высшему обществу, а вот что это за качества, каков их состав и пропорции, мне даже для самого себя сформулировать не удавалось.

У Мягкова уже был серьёзный театральный опыт, который, вероятно, и позволял ему чувствовать себя уверенно. Как потом мы узнали, он считался звездой Ленинградского химико-технологического института, играл главные роли в народном театре, его любили, и он небезосновательно знал себе цену. Салюк тоже был довольно глубоко погружён в театральную жизнь Ленинграда, обладал знакомствами, покрутился в местной театральной богеме. «Ленинградцы» представляли вторую столицу, прекрасно знали БДТ, а театр Товстоногова тогда гремел, и даже сама по себе «насмотренность» давала определённые преимущества, рождала чувство превосходства. Мы-то ещё ничего этого не знали, не видели – ну и о чём с нами можно разговаривать?

У «ленинградцев» выработался некий тон в обращении с сокурсниками, который при всей его учтивости давал понять: отойди, любезный, от тебя псиной разит. Но я был очень увлечён этими ребятами, и, должен признаться, после поступления в Школу-студию МХАТ весьма значительную роль сыграл в моей жизни Володя Салюк. Наблюдая за ним, присматриваясь к его реакциям, прислушиваясь к его оценкам, я стал осознавать, что совершенно не готов к статусу студента, как сейчас бы выразились, элитного учебного заведения. Да, я много читал, много знал, но совсем не умел себя вести «по-ленинградски», абсолютно не соответствовал поведенческому кодексу моих особенных соседей по общежитию.

Как-то помню, чёрт меня дёрнул выйти с инициативой: а давайте, мол, повеселее обустроим нашу студенческую жизнь. Руководствовался я весьма наивными книжными представлениями: прочитал пьесу «Когда цветёт акация», где по воле драматурга Винникова советские студенты развлекаются, вывесив на стенах общежития задорные плакаты – ну, что-то вроде: «Не в деньгах счастье!» «Правда же, здорово!» – подумал я, будучи уверенным, что и нам следует так же эффектно оформить общагу. И с энтузиазмом в голосе я обратился к соседям по комнате: «А давайте, ребята, мы здесь повесим какие-нибудь плакаты. Ну, вот, например, „Не в деньгах счастье!“» Воцарилась пауза, после которой Салюк, многозначительно переглянувшись с Мягковым, процедил: «Но тогда надо что-то остроумное хотя бы придумать…» И сразу я понял, что занесло меня не в ту степь, что подобные предложения должны обладать обязательным свойством – изобретательностью.

Замечание от педагога не имело бы такого воздействия, а вот критика от сверстника (не важно, друг он или недруг) оказалась поучительной – я хоть и поперхнулся, услышав реплику Салюка, но урок усвоил. Уроки подобного рода случались неоднократно, но я не ожесточался, понимая, что должен учиться новому способу существования, что необходимо вписаться в причудливую систему ценностей мира искусства, мне незнакомого, где очевидно главенствуют «ленинградские» правила и условности…

Вернувшись к «ленинградцам», и это было понятно всем, я потерял лицо. Впрочем, тогда (как и сегодня, пусть и не в такой степени, если сравнивать с молодостью) я не боялся потери лица. Но при условии, если было понятно, ради чего. Тогда я знал причину: мне нужно набираться специфического опыта, приспосабливаться к неблизкой мне, хоть и талантливой недоброжелательной среде.

Помню, Вера недоумевала, зачем я это делаю. Мы с ней тогда подружились, по её, между прочим, инициативе. Она сама меня по каким-то неведомым причинам выбрала себе в друзья. Именно в друзья – ни на что большее даже намёка не существовало. Мы просто много общались, вместе куда-то ходили, делились переживаниями, обсуждали новости, спорили об искусстве. В общем, классическая иллюстрация к диспуту на тему «Возможна ли дружба между юношей и девушкой».

К тому времени у нас на курсе уже образовалось два полюса, к каждому из которых притягивались сторонники. Один полюс – элитарный, «ленинградский», второй – прибежище «простолюдинов», где я наметился в качестве лидера.

К тому времени я уже был человеком с каким-никаким жизненным опытом, успел познакомиться с самыми разными, порой экзотическими типами, попадал в весьма экзотические ситуации, но всё же «ленинградцы» не переставали меня удивлять. Какие-то особенно изысканные выверты этой компании помнятся до сих пор.

Учился у нас на курсе Дима Чуковский – внук Корнея Ивановича. Он был одним из самых юных, хорошо воспитанный молодой человек. Актёром Дима в итоге не стал, пошёл в документальное кино, женился на Анне Дмитриевой, известной теннисистке, спортивном комментаторе. Но это было потом, а в первые месяцы нашей учёбы Чуковский пригласил нас к себе домой, кажется, в связи с днём рождения, а может быть, даже без повода. Скорее всего, он хотел наладить отношения, поближе познакомиться с сокурсниками, позвал к себе «ленинградцев», а ещё меня – то есть главных авторитетов.