Судьба протягивает руку

Дома никого из старшего поколения не оказалось, хотя были живы ещё и дед, и отец, писатель Николай Чуковский (как раз в это время на экраны вышел фильм по его книге «Балтийское небо»). Дом находился на Арбате, обстановка выглядела очень богато: огромные комнаты, шикарная мебель, старинные картины, дорогая посуда. Спутники мои отреагировали на всё это великолепие неожиданно. Сначала они стали всем своим видом демонстрировать хозяину пренебрежение, мол, чего ты кичишься, хотя Дима, как настоящий аристократ, не проявлял никакого высокомерия, а наоборот, старался показать расположение, готовность быть полезным гостям. Дальше – больше. Вероятно, в назидание, чтоб подчеркнуть равнодушие к чужому богатству, «ленинградцы» устроили настоящий шабаш: стали бросаться дорогой фарфоровой посудой, хохоча, садистски улюлюкая и краем глаза наблюдая за реакцией переменившегося в лице Чуковского-младшего. Потом принялись бросать друг другу совсем хрупкие предметы сервиза, и я понять до сих пор не могу, как умудрились ничего не разбить.

Такое отношение к людям, да и вообще подобную модель поведения, проще всего объяснить высокомерием, однако мне кажется, это было бы слишком примитивной версией. Не так давно мне попалась книжка о дендизме. Для понимания явления, с которыми мне довелось столкнуться тогда, в далёкие советские времена, как ни странно, это издание оказалось полезным. Не знаю уж, в какой степени мои соседи по общежитию были приверженцами этой культуры, не думаю, что они разбирались в её тонкостях, знали что-то о зачинателе дендизма, англичанине Джордже Браммелле, но интуитивно пришли к тому же, что и британские, французские и русские денди XIX века.

Безусловно, главное в дендизме вовсе не щегольство, не мода на определённый стиль одежды. Внешние атрибуты вторичны, а вот глубинное, сущностное – это уже из области жизненных принципов, философии, если хотите. И даже снобизм, утомлённый взгляд сверху вниз, жизненное кредо «ничему не удивляться», претензия на утончённость, эпатаж – тоже не главное в этой секте.

Ключевой момент – идея, что одни люди способны оценить прекрасное, а другие нет, что одни имеют право считаться изысканными и оригинальными, а другие не имеют. То есть речь идёт о глобальном – о твёрдом убеждении, что люди по природе своей неравны.

И ведь поразительно, какой живучей оказалась эта идея неравенства – она вполне комфортно существовала в советской действительности, пусть и в отдельных кругах, пусть и без громких деклараций. Стоит ли говорить о нынешних временах. Кажется, какой-нибудь современный денди ломает себе жизнь эпатажной выходкой, выкидывает нечто немыслимое, что, кажется, закроет все возможности сделать карьеру, а потом глядишь – он уже выбился в образцы вкуса, смотрит свысока, диктует моду.

И вот представьте, как, например, воспринималась соседствующими со мной денди моя очередная романтическая идея – подарить однокурсницам к 8 марта билеты на «Девять дней одного года». Я задорно предложил, все вроде согласились, я пошёл в кинотеатр «Россия», купил билеты по 50 копеек за штуку, потратил в итоге пятёрку, рассчитывая, что парни мне свою долю вернут. Вернули. Но не все. А кто не вернул – и гадать нечего.

Я понял тогда: стоит попасть от этих ребят в минимальную зависимость, они обязательно воспользуются случаем, чтоб тебя унизить. Они этот момент сразу чувствуют. Ситуация с долгом за билеты вроде бы бытовая, ведь деньги-то не сумасшедшие. Правда, когда живёшь на стипендию, пятёрка – это капитал, да и 50 копеек – значительная сумма, мы на эти деньги обедали. И положение глупое: начнёшь требовать – будешь выглядеть мелочным. А потому подходишь и как бы не особо заинтересованно спрашиваешь, когда ждать возврата долга, и тебе с раздражением отвечают: «Да нет у меня сейчас! Потом как-нибудь!..»

Постепенно курс, особенно девчонки, стал двигаться в сторону «ленинградцев», и мне с этим смириться было нелегко. Народ стремился попасть под их покровительство, потому что иначе ты оказывался человеком второго сорта, живущим на тёмной стороне планеты. Однако я не сдавался, и Вера меня поддерживала: она совершенно не собиралась существовать под владычеством «ленинградцев». Конфликт назревал, но внешне пока не проявлялся. Курс наш по-прежнему много времени проводил вместе, мы отмечали праздники, пели песни Галича и Окуджавы, хотя «ленинградцы» постепенно начинали обособляться, искали повода не присутствовать на курсовых сборищах, а я присутствовал обязательно, потому что знал три аккорда и был в этом смысле незаменимым – подыгрывал на гитаре.

Был ли я прав в том конфликте, который уже вполне определённо намечался? Не знаю. Вполне вероятно, нет. Возможно, на каждый мой аргумент у противоположной стороны нашлись бы свои, гораздо более убедительные. Наверняка я не только не хотел оказаться под чужой властью, но и свою боялся потерять. И, безусловно, я завидовал. Ведь, скажем, Володя Салюк – блистал, я как он не умел. Но учился, наблюдал, перенимал опыт, делал выводы.