Суфии

Итак, что именно было утеряно, когда тема любви передавалась с Востока на Запад? Прежде всего, знание более глубокого смысла любви и точек ее соприкосновения с другими элементами жизни, а это можно передать только посредством человеческого контакта. С точки зрения человека, нашедшего связь с причиной жизни, всякий, кто попросту приравнивает любовь к божественному – не более чем варвар. Во-вторых, была утрачена многослойность, глубинные пласты смысла, – содержащиеся один в другом, – в произведениях искусства, созданных адептами суфизма. Варвар извлекает питательное лишь из того, что он видит или может потрогать руками. Дальтоник все видит в оттенках белого, серого и черного цветов. Это может адекватно удовлетворять его желания, но, как считают суфии, никоим образом не соответствует его потребностям. Сложность множества произведений восточного (и не только восточного) искусства нельзя сводить к демонстрации разносторонности или мастерства. Тут содержится аналогия бесконечной последовательности значений, которые могут быть переданы одной и той же вещью. Далее, люди, уловившие хотя бы проблеск суфийских переживаний, понимают, что многозначность таких произведений искусства существует для того, чтобы привести человека, насколько он в этом заинтересован, к истинному восприятию внутренней реальности. Именно такое восприятие внутренней реальности позволяет ему двигаться вперед к высшей эволюции, которая и есть предназначение человека.

Для большинства людей китайские шкатулки – одна содержащаяся в другой – демонстрируют превосходное достижение искусства или ремесла. Суфий, нашедший ключ к «вечной последовательности», осознает, что это аналогия, а не курьез, созданный для восхищения или замешательства варваров. В таком же контексте воспринимается суфием вся тема любви. Посредством аналогии любви и ее литературного воплощения он может помочь тем, кто находится на более ранней стадии пути, придти к пониманию.

Любовь – это общий знаменатель для всего человечества. Суфий, проникший в ее тайны и вкусивший истинную реальность, которая лежит в основе всего, возвращается в мир для передачи определенного знания о ступенях Пути. Те, кто продолжают опьяняться придорожными пейзажами, его не интересуют. Те же, кто желают пойти дальше, должны изучать и его, и его труды.

Чудеса и магия

Ритуалы того, кто видел Шаха (Истину),

выше гнева и доброты, неверия и религии…

Маснави, IV

Писатель по имени Абдул-Хади записал шесть веков назад, что его отец как-то сказал ему: «Ты появился на свет благодаря молитве великого Бахауддина Накшбанда из Бухары, чудеса которого неисчислимы». Эти слова зародили в нем столь горячее желание повидаться с суфийским мастером, что как только он сумел освободиться от своих дел, Абдул-Хади тут же отправился из Сирии в Центральную Азию. Найдя главу Ордена Накшбанди, Бахауддина (ум. в 1389 г.), сидящим в окружении своих учеников, он сказал, что прибыл к нему, потому что заинтересовался его чудесами.

Бахауддин на это сказал: «Помимо обычной пищи, есть пища иная, а именно – пища впечатлений (накш-ха),

непрерывно проникающая в человека со всех сторон окружающей его среды. Только избранные знают природу данных впечатлений и могут их направлять. Вы меня понимаете?»

Абдул-Хади не увидел, какое отношение слова Бахауддина имеют к его вопросу и промолчал.

«В этом и состоит одна из суфийских тайн. Мастер готовит пищу с особыми, “иными”, чем обычные, питательными свойствами и делает ее доступной для искателя, чтобы поспособствовать его развитию. Это находится вне действия законов случая, которые можно понять. А теперь о том, что вы называете чудесами. Каждый из присутствующих здесь видел чудеса, но что на самом деле важно, так это их функция. Чудеса могут быть предназначены для обеспечения человека определенной частью питания, служащего дополнительной пищей (своего рода добавкой), способной определенным образом воздействовать на ум, и даже на тело. Когда это происходит, переживания чудес оказывают на ум свое должное воздействие. Но если ум человека груб и неподготовлен, чудо поразит только его воображение и, в этом случае, поощрит в нем легковерие, лишенное критической оценки происходящего, или вызовет эмоциональное возбуждение, жажду больших чудес, желание понять их, либо разовьет одностороннюю привязанность, или даже страх по отношению к человеку, который внешне кажется источником их сотворения».

Далее Бахауддин сказал, что в результате разнообразия ментальных тенденций, приводимых в действие лицезрением чуда – разных в каждом отдельном уме, а также вследствие цепочки следующих друг за другом эффектов, испытываемых людьми, тоже весьма специфичных в каждом отдельном случае – чуду невозможно дать сколько-нибудь удовлетворительное объяснение.