Суфии

Суфийскую передачу, пусть даже и в той или иной истощенной форме, следует рассматривать как базисный компонент современной жизни. Это вовсе не означает, что сегодня люди понимают ее цели, потому что традиция, в том виде, в котором она известна Западу, по необходимости остается незавершенной. Величайший авторитет по истории арабов, профессор Филипп Хитти, считает, что эта передача, принятая провансальцами и трубадурами, положила начало новой цивилизации Запада:

«На юге Франции первые провансальские поэты, похоже, уже к концу XI в. составляли вполне оперившееся движение, выражая свою трепетную любовь в богатстве фантастических образов. Трубадуры (ТаРаБ – музыка, песня), громко заявившие о себе в XII в., подражали своим современникам с юга, певцам, которых называли заджаль. Как и в арабском мире, на юго-западе Европы внезапно возникает культ дамы. Chanson de Roland — самый замечательный памятник ранней европейской литературы, созданный до 1080 года – отмечает собой возникновение новой западноевропейской цивилизации, подобно тому, как поэмы Гомера знаменуют начало исторической Греции. Своим возникновением

Chanson de Roland была обязана военным контактам с мусульманской Испанией».[81]

Европейская музыка, какой мы знаем ее сегодня, была трансформирована этим процессом, развившимся из суфийских источников[82] Связь между любовью и поэзией, между поэтом и музыкантом, а также между всем перечисленным и магом, в широком смысле этого слова, пронизывает как суфизм, так и западную традицию, которую он, несомненно, усилил, вступив с ней в контакт. Это, как если бы два спаренных потока одного и того же древнего учения перемешивались и скрещивались в измерении, совершенно недоступном для холодного рационального интеллекта. Однако, цель, которую преследует поэт-влюбленный-маг в суфизме, заключается не только в том, чтобы раствориться в сиянии постигаемой истины. Контакт с истиной преображает его, и в результате у него появляется социальная функция – снова влиться в поток жизни, в руководстве которым человечество нуждается, чтобы достичь завершенности. В этом и заключается роль «тайного сада», вслед за обретением которого, приходит понимание миссии поэта. Флоренсу Ледереру удалось очень точно схватить идею такого опыта, что видно из его комментария на прекрасную поэму Шабистари «Тайный сад». Вот что он пишет: «Но человек не должен успокаиваться, достигнув единения с божеством. Ему необходимо вернуться в наш мир нереальности, и в этом своем путешествии вниз он должен придерживаться обычных законов и верований людей».⁸²

Анвари, подобно западным магам-поэтам древних времен, подчеркивает, что поэт и влюбленный взаимопроникают друг в друга:

Если быть влюбленным значит быть поэтом, то я – поэт,Если быть поэтом значит быть магом, то я – маг,

Если быть магом значит считаться злым, то меня и это устраивает.Тот, кто неприятен людям этого мира – скорее всего, влюблен в истинную реальность.Я утверждаю, что я Влюбленный!

Суфийский поэт XVII в. в произведении «Ключ афганцев» пишет:

Стрела нуждается в лучнике, а поэзия в маге. Он должен всегда помнить о равновесии, отказываясь от слишком короткого и слишком длинного. Истина – его Тоспожа, восседающая на черном коне и скрытая покрывалом аллегорий. Сотни взглядов, подобно точно бьющим стрелам, выслетают из-под ее ресниц. Поэт украсит ее пальцы самоцветами, переливающимися всеми цветами радуги, умастит ее духами и благоуханным шафраном метафор. Зазвенят в перекличке аллитерации, подобно колокольчикам на ее ногах, а грудь ее сокроет тайну скрытого ритма. И вот тогда, вкупе с секретом внутреннего смысла, охраняемого потупленным взором ее глаз, тело этой возлюбленной станет совершенством тайный[83].