Сука или Враг по крови

- Не, - говорю я, слегка охмелев. – Место, где тебя любят… Такого каков ты есть… За то, что ты это ты, и никто другой… А просто Родина, которая даже и не мать, а в общем даже и не мачеха, а так – чужая тётя, живущая с чужими дядями… Это не то!

Прохоров не стал поддерживать разговор на эту скользкую тему, его потянуло на лирику:

- Есть у меня в Калининграде одна знакомая циркачка. Видел бы ты, что она в койке вытворяет! Такие позы принимает – голова кружится! Хочешь, дам тебе её адресок? Авось пригодится…

Становилось скучно…

Я вспомнил Алексеева…

…

 

Сильным человеком был Алексеев. Твёрдый такой, что твой шанкр.

Я спросил его как-то:

- Тебе бывает страшно?

- Бывает, слава те Господи.

- .?!

- Именно так, Угрюмый. Без страха задохнуться можно. От тоски-то.

Да, Алексеев шёл на риск добровольно. С большой охотой шёл.

Меня-то страх преследовал. Всю мою сознательно несознательную жизнь.

По молодости-то я дерзким парнем был. Но как и Щука, скорее кичился перед самим собой. И такое тоже бывает. Но… Да, точно говорю! Себя тоже можно обмануть, а какой смысл? Я, признаюсь, не шибко храбр. Точнее, вовсе не храбр. Трус, откровенно говоря коротко. Не скажу, что считаю, будто это плохо. Страх порождает осторожность, ну а уж осторожность нашему брату порой ох как необходима. И на работе, и так, по жизни.

Но вот на фронте… Там был особенный страх. Он не помогал. Он душил тебя. Он давил на тебя. Он раздавливал… Страх тот надо было перебороть. Страшно было не в бою, нет. Когда шёл бой, я уже не боялся. Потому как некогда. Многим, наверное, страшно не во время опасности, а до. Да-да-да, страшно всегда было до… Вот скоро в атаку. Десять минут до неё… Девять, восемь, семь… Артиллерия лупит вовсю… Шесть, пять… Летят снаряды в ту сторону, в которую, покинув окоп, придётся бежать и тебе через каких-то там… Четыре, три… Господи, Господи, спаси и сохрани… Две… Сейчас всё стихнет… Одна… И полезет комбат из окопа, встанет во весь свой рост… Ой, мамочка моя родная…

- Батальо-о-о-он! За мно-о-о-о!..

Ах, чтоб тебя!.. Вот он – момент истины.

Шевелись, пехота!

А каждое движение помогает помаленьку, по крупицам, стряхнуть с себя надоевший страх…

Бежишь. Ближе к смерти, дальше от страха. Бежишь, вдруг слева кто-то падает, словно натолкнулся на что-то невидимое. И промелькнёт в голове мысль, без злорадства, но всё-таки с ощутимой долей некоторого облегчения: «Убит!.. Не я!.. Другой!..» Потом справа кто-то споткнётся смертельно, потом впереди – перед тобой, и снова справа… А ты всё своё: «Не меня – другого!.. Не меня…»

В эту ночь ты не ляжешь спать. Ты провалишься в сон. К слову сказать, никаких снов – ни плохих, ни хороших – ты не увидишь. Свалишься как подкошенный, сытый и выпивший, в ржавой от крови гимнастёрке, и будет тебе не холодно и не жарко. Ты отключишься. Потому что ты выжил, но очень-очень устал.

 

…

 

Ну что тут скажешь? Что тут скажешь нового? На войне, как на войне.

Острых ощущений лично мне и без войны хватало. Такова наша «жисть», как говаривал Коля Хриплый с красноречивой фамилией Лягайшвыденько. Такова наша жисть, - говорил он, - фраера в штиблетах по персидским коврам шлёпают, а босяки резонно по лезвию бритвы ступают.

Хриплый любил жить красиво. На широкую ногу. В дорогом костюме, на собственном автомобиле, ехал он из козырной гостиницы завтракать в лучший ресторан города. Поев и обеспечив безбедное будущее официантке своими чаевыми, спешил на ипподром. Испытав в паре заездов судьбу, он с товарищем брал двух проституток и отправлялся за город, загрузив по дороге машину шампанским и всякими деликатесами. Иногда, если находил, тянул за собой живую музыку – каких-нибудь местных лабухов или цыган. Таким образом за два-три дня он прожигал огромные, бешеные суммы. Затем автомобиль уходил в уплату неожиданно появившихся долгов, мятый и грязный костюм выбрасывался, а их хозяин, отоспавшись и слегка похмелившись, но всё равно хмурый и злой, отправлялся за тяжёлым рублём.

Лягайшвыденько был краснушником. Товарные вагоны с особо ценным грузом, государственной собственностью, выкрашивали тогда в красный цвет. Вот эти самые вогончики Хриплый с напарником и грабили. На полном ходу, естественно. Как иначе? Поезда с такими вагонами охранялись и на станциях лишней минуты не задерживались. Так что только на ходу. В пути.

Краснушники, работая, рисковали не столько свободой, сколько самой жизнью. Ночью на каком-нибудь крутом повороте или разъезде, когда поезд притормаживал, снижал скорость, они ловко взбирались на крышу вагона. Снаряжены, что твои альпинисты – ну разве без этого… как его?.. без альпенштока. Они дожидались, когда поезд вновь разгонится, и приступали к своему очередному безымянному подвигу на самой бессмысленной войне за денежные знаки. Один страховал другого, который спускался по верёвке вниз, взламывал замки и, забравшись внутрь вагона, выбрасывал из него пакеты, или коробки, или тюки с товаром. Следом, собравшись с духом, прыгали они.