Сухово-Кобылин. Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга

Отныне это стало его правилом — драматург Сухово-Кобылин не выходил кланяться публике.

— Я сам публика! — говорил он журналисту Юрию Беляеву.

* * *

Двадцать девятого ноября взрывная волна успеха дала о себе знать у кассы Малого театра. Коляски, кареты, извозчичьи экипажи тянулись по всей Петровке, огромная подвижная толпа заполнила всю площадь перед театром; словно клочья пены над бурлящей водой, вздымались в сплошном облаке пара цилиндры, трости, манжеты, полы измятых плащей. Давка была ужасная, затевались скандалы и драки; полиция вынуждена была усмирять толпу и выносить из толчеи на руках тех, кому удалось купить билет.

В среду 30 ноября на второе представление «Свадьбы Кречинского» Александр Васильевич приехал с большим опозданием — к концу первого акта. Привычная уверенность в себе, спокойствие, холодная барская гордость вернулись к нему. Он не стал подниматься вложу. Прошел за кулисы. Шумский встретил его объятиями, горячо пожимал ему руки. Александр Васильевич сдержанно улыбался.

— Что публика нынче?

— Вся, вся новая, дорогой Кобылин! Зал ломится!

С середины второго акта аплодисменты и возгласы «браво!» раздавались в переполненном зале беспрестанно. Прерывая действие, публика дважды вызывала Садовского; вызывали и Шумского. На протяжении всего антракта зрители, не покидая зала, дружно скандировали: «Ав-то-ра!! Ав-то-ра!!» Шумский то и дело бегал за кулисы, хватал Александра Васильевича за рукав, пытался вытащить его на сцену. Он не выходил.

На третье представление, 1 декабря, билеты были распроданы по 100 рублей серебром за ложу. «Места берутся с бою, — писали газеты. — Попасть в Малый театр на пьесу г. Сухово-Кобылина публика почитает за необыкновенное счастье!»

Успех нарастал с каждым представлением. В понедельник 5 декабря «Свадьбу Кречинского» давали в четвертый раз — и театр был набит битком. На два последующих представления, назначенные на 7 и 9 декабря, все билеты были уже проданы; публика записывалась на седьмой спектакль, который еще не был назначен. «Мне говорят в театре, — писал Александр Васильевич, — что такого примера у них не помнят!»

Стоило ему в эти дни появиться в театре, как все низко кланялись — актеры, директор, режиссер, начальники, ходили за ним неотлучной свитой, подставляли стулья, угощали шампанским, подавали шубу и трость. Его уговаривали быть на каждом спектакле, уверяли, что иначе и дирекция, и актеры просто умрут от горя. И он приезжал. Сам директор встречал его у подъезда и, опережая выездного лакея, открывал дверцу кареты, откидывал лесенку, помогал сойти и осторожно вел его, поддерживая за локоть, по ковровой дорожке, постеленной прямо на мокрый, смешанный с грязью снег. «7 декабря. Ныне 5-е представление, — записал он в дневнике, — все места заняты. За них в кассе дерутся. Я был за кулисами… Смех был страшный. В партере и ложах хохотали до упаду. Интерес публики идет в гору, все противоречия и критики исчезли».

Противоречия… Они не могли исчезнуть из его жизни — они составляли суть его жизни, из них была соткана его судьба.

Десять дней фантастического успеха, почета и всеобщего преклонения перед его блистательным пером — и первое противоречие дало о себе знать, повергнув его в отчаяние и уныние.

Девятого декабря, в день шестого представления «Свадьбы Кречинского», он получил в конверте официальное приглашение на квартиру своей сестры графини Салиас де Турнемир, где собирался ее салон — литературный салон писательницы Евгении Тур. В этот день кроме обычных посетителей к графине был приглашен Евгений Корш, театральный салон которого был знаменит на весь город; словом, намечалось нечто вроде совместного заседания двух самых влиятельных салонов Москвы. Александр Васильевич и раньше бывал на литературных вечерах у сестры, знал многих посетителей ее салона — но они смотрели на него как на человека постороннего. Теперь он был литератором, и притом знаменитым, ибо, вспоминал Боборыкин, «комедия Сухово-Кобылина сразу выдвинула автора в первый ряд тогдашних писателей».