Сумерки

Запомнилась мне реакция итальянцев на визит Г орбачева. Это была демонстрация восхищения огромного накала, на который способны, я думаю, только итальянцы. Это было искреннее признание того, что именно наша страна, вступив на путь демократических преобразований, освободила мир от страха перед ядерной катастрофой. Сотни тысяч улыбающихся и кричащих людей размахивали руками, над площадью гремело мощное «Горби!» В Риме особенно интересной была встреча с папой. Умный, проницательный человек, он открыто и в ясных выражениях поддержал Перестройку, сказал, что теперь дорога ко всеобщему миру стала более широкой и обнадеживающей. Иногда говорил по-русски.

Помню, правда, и одно неприятное ощущение, когда перед закрывающимися железными воротами в резиденцию президента Италии меня чуть не задавила толпа. Наши и итальянские охранники оторвали меня от асфальта и протащили через ворота на руках.

Особо хочу сказать о Японии. Я там был 11 раз: два официальных визита и девять — лекции, конференции. И каждый раз эта страна не переставала удивлять меня. Одни камни, ни грамма природных ископаемых. Ничего! А живут по-людски. Отказались от милитаризма как принципа государственной жизни, начали работать. Твердо встали на путь демократии и рыночной экономики. Берут в мире все лучшее, глубоко убеждены, что только разум и труд создают богатство и приносят славу народу, делают его великим. Часто бывая в этой стране, я каждый раз пытался убедить своих собеседников, что оптимальный путь российско-японских отношений — это «третий путь». Что я имею в виду? Не отчужденность от России из-за Курильских островов, не сведение взаимных отношений к этим островам, а всестороннее развитие экономических связей, особенно в Дальневосточном регионе. Они должны быть настолько глубокими и обширными, что вопрос об островах станет мелкой проблемой. Впрочем, и вопрос об островах требует своего решения.

Не буду рассказывать о других встречах «на высшем уровне». Все они были чрезвычайно важными и интересными. Были у меня и собственные поездки во главе делегаций. Особенно запомнился визит в Испанию. Во время подготовки к этому визиту мне говорили, что в Испании тепло встречают делегации из Советского Союза, но то, что я испытал на себе, оказалось выше всяких ожиданий. Даже сугубо формальные встречи не были формальными — они всегда были согреты человеческим теплом. Беседа с королем Испании Хуаном Карлосом продолжалась больше часа вместо запланированных 20 минут. Встреча в парламенте вылилась в доброжелательную дискуссию. Перестройка только брала разбег, а парламентарии требовали от меня ясных ответов относительно того, что мы собираемся делать дальше. А мы и дома-то еще не обо всем договорились, а о том, о чем договорились, помалкивали.

Кто бывал в Испании, знает, насколько богаты ее музеи, картинные галереи, художественные выставки. Они ошеломляют своей вечностью. Когда ходишь по этим залам, невольно тебя охватывает ощущение, что перед тобой раскрывается вся история человечества в его художественных образах. Сердце замирает от мысли, что искусство, ошеломляя своим величием, делает тебя то песчинкой, то великаном, гордо несет свою миссию, олицетворяя бессмертие человечества. Потрясла меня и встреча с великим художником Сальвадором Дали. Он уже не вставал с постели, разговаривал я с ним не более трех минут, подарил он мне альбом своих творений с дарственной надписью, который я храню как реликвию. Его дом — тоже музей. Там его жизнь. Буквально все — ив доме, и во дворике — дышит неохватным гением художника.

Наверное, визит в Испанию был и психологически особым. Ходишь по испанской земле, и тебя неотступно сопровождают воспоминания тех далеких лет, когда мы, мальчишки, жили испанскими событиями, носили испанские пилотки, пели испанские песни, мечтали увидеть Гренаду и Г вадалахару.

Однажды Горбачев послал меня в Бонн к канцлеру ФРГ Гельмуту Колю, чтобы в доверительном порядке обсудить вопрос о возможной координации усилий Запада в области экономического сотрудничества с Советским Союзом. Мы поехали вдвоем с Григорием Явлинским. Во время этой поездки я еще раз убедился в его профессионализме. Вынашивалась идея, в чем-то похожая на «план Маршалла». Беседа была продолжительной и в конечном итоге — многообещающей. У меня осталось убеждение, что Коль искренне заинтересован в широком сотрудничестве с СССР.

Конкретных договоренностей не состоялось. На Западе, как и у нас, оставалось, в том числе и у власти, еще много твердолобых политиков и военных, для которых «холодная война» определяла их образ жизни, держала у власти. Убежден, что, подойди Запад к новой России с новыми мерками, сегодня мир был бы совсем иным. Обстановка была уникальной и очень богатой по своим возможностям.

В конце разговора, соорудив серьезное лицо, я сказал канцлеру:

— Господин Коль, все это хорошо. И беседа у нас сегодня была конструктивной, но мне не дает покоя одно обстоятельство. Оно постоянно гложет меня.

— Что вы имеете в виду?