Супермен

Пьянчуга был старейшим в городе алкоголиком, из живых конечно. Это был выдающийся неудачник, он покатился по наклонной плоскости еще в университете и разумеется, вместо того, чтобы нынче идти в церковь, посиживал себе в салуне у Барнума и трепался с бездельниками, проводившими там воскресное утро. Его всегда занимал О'Нил в роли судьи, и накануне вечером он накропал целую речь, с которой намеревался выступить на матче. Он трудился много часов подряд и теперь заливал баки, дабы она прозвучала как надо. Когда Барнум стал вслух поздравлять себя с назначением О'Нила судьей, Пьянчуга так разволновался, что чуть не произнес тут же всю свою речь, которая была приготовлена совсем для другого случая. Он вскочил и сказал:

— А может, все выйдет вовсе и не по-вашему. Хиллон ничем не отличается от других городков. Спортивное состязание всегда было идеальным воплощением борьбы. А вот сегодня вы увидите яркое воплощение иной философии — «успех ради успеха». Быть может, для какого-нибудь ненормального вроде Кролика Мюллера белый свет и впрямь клином сошелся на чистом бейсболе, что опровергает мою теорию, но для большинства это — просто не более чем еще одно запланированное состязание, назначенное на определенный день и час, и кто-то в нем непременно победит. Неужели вам не ясно? Сегодня одна игра, завтра другая. Какая именно — не существенно. Главное — само соревнование. Это философия к которой прибегает человек, не умеющий жить творческой жизнью. Понимаете? Игра есть та приманка, на которую можно поймать человеческий разум.

Пьянчуга весело раскачивался. Барнум наблюдал за ним с подозрением. Кое-кто из молодых людей, сидевших у стойки, стал ухмыляться, но Барнум по собственному опыту знал, что не стоит относиться к Пьянчуге чересчур легкомысленно. Этот пропойца был незаурядным острословом и, если хотел, мог кого угодно поставить в весьма неловкое положение. Барнум осторожно заметил:

— Какое все это имеет отношение к судейству О'Нила?

— А, да вы с О'Нилом слишком схожи. Вот вам и не ясно. Вы оба зависите от спорта и уже потому растленны. Спорт для жителя Запада есть нечто гораздо большее, чем представляется их философам. Это накал чистой борьбы, сублимация духа делового соперничества. Извечный суррогат для людей, не живущих творческой жизнью, не имеющих возможности делать то что они хотели бы делать. Вот они и возводят борьбу в свой идеал. В бизнесе она ведь никогда не отличается чистотой, особенно теперь, — отсюда это поклонение спорту. Помните историю с черноносочниками и их изгнанием?

— Все равно не понимаю, какое все это имеет отношение к О'Нилу, — упорствовал Барнум.

— Ладно, ладно, — нетерпеливо произнес Пьянчуга, — Забудем. Но если О'Нил сегодня хоть чуть переберет в своем жульничестве, сами увидите, что начнется. Да и ему, кстати, самому несдобровать.

С этими словами Пьянчуга снова уселся на свой стул и больше не издал ни звука. О спорте он размышлял много лет, и чем больше он в то утро пил, тем труднее ему было удержаться и не произнести свою речь. А кроме того, если он переставал иронизировать и философствовать, он сам себе изрядно надоедал.

Официальная программа соревнований начиналась парадом. Взяв старт от треугольного здания муниципалитета, духовой оркестр Хиллона, бухая, свистя и трубя, направился по Главной улице, прошел к стоящим вразброс и грязным от машинного масла гаражам, а затем, растянувшись в шеренгу, свернул через плоское пыльное поле к бейсбольной площадке, где оркестрантам были отведены места на центральной трибуне, как раз за высоко натянутой проволочной сеткой, ограждавшей публику. Когда оркестр явился, просторный стадион был уже запружен народом, и дирижер, тучный Фред Карлан, особенно заметный в своем белом мундире с галунами, суетился, освобождая место для отставших членов своей оглушительно трубящей команды.

На выстриженном, почти пустом поле разномастные запасные игроки команды Хиллона нелепо махали руками, пытаясь перехватить мячи, которые посылали далеко в поле девять игроков основного состава: началась разминка. Посыпанный песком и расчерченный белыми линиями бейсбольный восьмигранник лежал нетронутый, окруженный с трех сторон битком набитыми горластыми трибунами. В дальней части поля, по периметру которого стояли чисто вымытые автомобили, сверкая лобовыми стеклами под прямыми лучами солнца, косилось нелепое трио запасных; неловко спотыкаясь, они бегали за дальними мячами. Игроки Фридома, развалившись на длинной скамье, взирали на эти прыжки лениво и равнодушно. У боковых линий разминались соперники — подающие, оба в свитерах. Глухие удары мячей о бейсбольные рукавицы составляли ровный фон, на котором особенно резко выделялись выкрики с противоположных трибун.

Стоя на своем удобном месте в «доме», судья О'Нил перекрыл этот шум, приказав бейсболистам Фридома начать разминку. Тренер команды с угрюмым видом помахал пучком бит, выбрал одну, остальные отбросил. Стайка одетых в синее фигур выбежала на площадку, вытесняя хиллонцев, которые вразброд потянулись к скамье.