Суровые дни

Проснулся он уже в сумерках. Испуганно вскочив, посмотрел на часы. Половина шестого! Схватил шапку и шинель и побежал, надевая их на ходу. И на каждой площадке в больших зеркалах отражался его двойник, так же, как и он, прыгавший через ступеньки. На улице было не очень людно. Никто не обратил внимания на Сергея, бежавшего через Красную площадь к Спасским воротам Кремля.

Сергей, не успев отдышаться, вошел в приемную и сказал женщине, печатавшей на пишущей машинке, что явился по вызову товарища Ленина. Женщина предложила Сергею сесть и ушла в соседнюю комнату. Но Сергей не сел.

Оставшись один, быстро пригладил растрепавшиеся волосы, одернул гимнастерку. И тут произошла внезапная перемена: волнение, накапливавшееся в течение целого дня, мгновенно исчезло. Наступило спокойствие. И с каким-то новым, обостренным чувством Сергей видел теперь все происходящее вокруг него.

Ленин встретил Сергея, приветливо улыбаясь. Крепко пожав ему руку, познакомил с Бонч-Бруевичем. Затем обнял Сергея и повел к дивану.

Ленин задавал быстрые, короткие вопросы. Сергей рассказывал об отце и своем детстве, о студенческих годах и фронте, о семье Таганцевых и Пташке Певчей, о том, что делается сейчас в Перми. Ленина обрадовало участие инженера Таганцева в поломке парового молота.

— Это поучительно! Не только рабочих и крестьян, но и интеллигенцию оттолкнул от себя Колчак.

Особенно внимательно слушал Ленин все, что касалось состояния колчаковской армии. Для него не существовало мелочей, ибо за ними он видел прежде всего живых людей с их чувствами и мыслями. То, что Ленин узнал от Сергея, привело его в отличное настроение.

— Белогвардейская армия была сильна, пока формировалась из офицерских частей, — говорил Ленин, похлопывая ладонью по согнутому колену. — Они знали, за что сражаются. Но как только Колчак, нарушив эту кастовость, подписал приказ о всеобщей мобилизации, насильно заставляя крестьян воевать за чуждые им идеалы, он собственноручно подписал смертный приговор белому движению.

Слушая Ленина, Сергей никак не мог свыкнуться с мыслью, что сидит рядом с ним, видит близко-близко такое живое, выразительное лицо, на котором недавняя тяжелая болезнь оставила заметные следы. И в Сергее горячей волной поднялась неистребимая нежность к этому человеку, который нашел время, чтобы вот так просто и дружески беседовать с ним.

А Ленин повернулся всем корпусом к Сергею и спросил, увлекается ли он охотой. Неожиданный вопрос застал Сергея врасплох. Смутившись, он пробормотал что-то невразумительное. Ленин улыбнулся:

— Вижу, охотник вы никудышный. Так знайте: смертельно раненный хищник вдвойне опасен. — Ленин стал серьезен. — Капитализм обречен! Но прежде чем погибнуть, он принесет человечеству еще немало бед. Мы обязаны быть готовыми ко всему. Надо поскорей восстановить нашу промышленность. Хватит на заводах делать зажигалки…

Сергей рассказал Ленину о записках Таганцева. Ленин тут же спросил, где они. Услышав, что Сергей привез их с собой, обрадовался.

— Они нам пригодятся! Держите меня в курсе всех ваших дел.

Ленин встал.

— Желаю удачи, товарищ Пылаев! — и протянул Сергею руку.

Еще на банкетах и раутах присяжные ораторы восхваляли верховного правителя и его доблестную армию, а в городских газетах военные обозреватели пророчески предсказывали, сколько дней осталось до победоносного въезда в Москву; еще прожженные политиканы гадали, кому адмирал вручит портфель премьер-министра и кто войдет в правительство — монархисты или кадеты; еще финансовые тузы и воротилы организовывали новые фирмы и акционерные компании, открывали банковские конторы, спекулировали иностранной валютой, покупали и продавали недвижимое имущество — а уже наиболее трезвые и дальновидные люди с нарастающей тревогой наблюдали, как все явственней проступают признаки катастрофы. Убедившись, что власть верховного правителя идет на убыль, они искали на политической арене фигуру, которая заменила бы обанкротившегося адмирала.

Альберт Ричардович Ольшванг привык выполнять любые распоряжения начальства, не подвергая их обсуждению. Но и он в последнее время, читая инструкции, убеждался: его шефы, сидящие в нью-йоркских кабинетах, ни черта не понимают в том, что происходит в далекой от них и загадочной стране. Они по-прежнему представляют большевистскую революцию подобием Пугачевского бунта, самих большевиков — невежественными и кровожадными азиатами, а ленинскую программу — утопическим бредом.

Готовя очередной отчет, Альберт Ричардович представлял себе этих джентльменов, сидящих в глубоких креслах. С их холеных лиц не исчезает иронически-снисходительная улыбка, когда они читают, что Советы — грозная и страшная сила, с которой придется долго и трудно бороться. Самоуверенные джентльмены не хотят задуматься над этими словами, написанными одним из их многочисленных слуг, чьи фамилии заменены цифрами, слуг, которых они не знают и никогда не видят.