Суверенитет духа

Власть одного ― монарха ― через традицию, через наследование. Подобно роду, флагу и гербу, чем древнее и традиционнее ― тем больше уважения.

Правительство должно формироваться благодаря рационально–постижимым понятиям: компетентность, опыт и честность. И эти рационально-постижимые критерии должны быть замеряемы, четко прописаны и прозрачны. Чиновник идет вверх через карьеру: чем честнее, умнее, эффективнее, энергичнее, опытнее ― тем выше пост.

Парламент и представительная власть формируются через выборы. Чем харизматичнее, чем лучше умеет представлять и выражать интересы народа или отдельной частной группы некий кандидат ― тем скорее будет избран представителем этой группы.

Заметим, что после Гегеля никаких попыток революционизировать политическую мысль не было. Когда выше было указано, что синтез, предложенный Гегелем, был последним достижением всей истории мировой политологической мысли, то это вовсе не потому, что автор данного доклада очень уж симпатизирует Гегелю. Радостно было бы, если бы за 175 лет после его смерти появилось бы что-то поинтереснее в этом плане, но, к сожалению, величие Гегеля держится именно на том, что все остальные оказались малы. То есть они не стали придумывать новые синтезы, новые способы решения проблемы, а просто вернулись к догегелевским представлениям, просто тупо вернулись к тем трем традициям, о которых речь шла выше. И стали доказывать, что каждая из них лучше, чем две другие. Точнее, конечно, каждый мнил себя революционером, но реально, все возвращались к какой-то из трех выросших из Аристотеля традиций, которые Гегеля уже синтезировал в себе. Так, Маркс реанимировал и углубил подход, согласно которому правят некоторые, то есть классы. Фашизм потом реанимировал теории героев и фюреров. Либеральная традиция упирала на ценности просвещения, «власть народа», то бишь, демократию. Конечно, масса ученых эклектично пользовалось то тем то другим, но в целом никто не придумал ничего иного, что было описано нами выше, еще до гегелевского синтеза.

Поэтому, возвращаясь к России, и отвечая на вопрос, что вся мировая традиция политической науки, коей уже более двух тысяч лет, может посоветовать России в ее ситуации, надо ответить:

1) Нам нужно восстановление монархии, причем сознательное, помпезное, замешанное на традиции, на чувстве глубокого патриотизма, знания истории и гордости за нее.

2) Нам нужна «вертикаль власти» на основе хорошего, прозрачного закона о государственной службе, который бы выстроил «великую китайскую стену» между службой и бизнесом, который бы продвигал честных и эффективных и отсекал коррупционеров и некомпетентных. Закон, который бы формировал вертикаль на основе принципа карьерности и чести, чтобы не мог школьный друг премьер-министра стать вице-премьером, не побывав предварительно главой района, губернатором, полномочным представителем и проч. и не показав на всех этих должностях конкретных успехов и служебного рвения.

3) И, наконец, выборность представительной ветви власти везде и всюду максимально свободная. Максимальное и свободное развитие всех институтов гражданского общества, мировых судов, судов присяжных, самоуправления. Минимальное администрирование и налогообложение бизнеса, причем, чем он меньше, тем меньше и администрирование и налоги.

Не много. Но и не мало. Большинство российских представителей, как политики, так и политологии даже до понимания этого недотягивает. Так, например, у нас демократы и монархисты считают друг друга сумасшедшими и за один стол не сядут, тогда как в правильном государстве демократы и монархисты это одни и те же люди, которые искреннее не понимают, как одно может противоречить другому, в то время как они прекрасно друг друга дополняют.

По ком звонит колокол?

Тот, кто думает, что, когда мы говорим об идеальном государстве, мы противопоставляем некий недостижимый «пустой идеал» конкретной жизни, тот жестоко ошибается. Идеал ― это не то, что «не существует в действительности» и к чему якобы нужно (или не нужно) стремиться. Нет. Если мы, например, признаем, что «идея человека» вообще в том, что он есть «разумный, двуногий и двурукий организм», то, наличие контуженных, потерявших руку и ногу на войне или под трамваем инвалидов ничуть не опровергает «идею человека». Я же никогда не скажу, глядя на большое количество инвалидов, что «практика выше теории, что надо переосмыслить определение человека в связи с тем, что практика нам доказывает, что люди бывают и одноногими, и однорукими и безумными, а практика ― критерий истины…». Такое преклонение перед практикой будет сочтено сущим бредом. Наоборот, на практике мы видим, что тот, кто потерял ногу, заводит себе протез, а тот, кто был контужен, вырабатывает компенсаторные механизмы для ясного рассудка.