Суворовец

– Просто он принял ислам, давно уже, – наконец, пояснила дева. – Но отца не забыл – слал письма. Обо мне он знает… Господи… теперь узнает и о смерти отца. Господи-и-и-и…

Девушка разрыдалась, закрыв ладонями лицо, и Ляшин, отбросив дурацкую скромность, все же обнял ее за плечи, погладил:

– Ну-ну, не плачь, не надо. Все у тебя получится, все будет, как ты захочешь. Ты же умная… Не плачь. Смотри-ка, темнеет уже. А мы еще хвороста не собрали! За ним ведь и пошли…

* * *

До Кючук-Кайнарджи добрались безо всяких приключений. И слава богу! Вполне хватило и того, что случилось в Делиорманском лесу под Базарджиком. Бедные парни, где-то они сейчас? Уже попали в лапы работорговцев? Или полицейской страже все уж удастся выручить их?

Обширное подворье господина Хашима располагалось почти в самом центре селения, рядом с мечетью. Хозпостройки, мельница на ручье, большой двухэтажный дом с резной галереей, множество работников и слуг.

Сам Хашим-хаджи выглядел вполне импозантно: солидное брюшко, тонкий, с небольшой горбинкой, нос, вислые усы и тщательно выбритый подбородок. Одет, как и подобает человеку небедному и знающему себе цену: синие шелковые штаны-«дзагшин», широкие и длинные, складками спускающиеся на ступню. Рубашка из тонкой полосатой ткани, именуемой муслин, поверх рубашки – распашной камзол красного сукна, щедро украшенный вышивкой и драгоценными пуговицами, поверх камзола – такая же расшитая куртка, а на плечах еще и накидка – фередже. Длинная и широкая, с такими же длинными и широкими рукавами, шитая из толстой шерстяной ткани и отороченная дорогим мехом. Отложной воротник, шнуры, пуговицы… На голове – белый тюрбан, украшенный перьями.

– А, девочка моя! – услыхав весть о безвременной кончине родственника, Хашим-хаджи отечески обнял Бояну и, скорбно поджав губы, покачал головой. – Мой дом отныне будет и твоим домом. Ой… какая же ты худая! Ничего, откормим, Фируза! Эй, Фируза… Позаботься о девочке, да.

Какая-то смуглая женщина, явившаяся на зов, – судя по открытому лицу, христианка – взяла девушку за руку и увела – будто утащила – в дом. Остальных гостей – приказчика Серкана, Алексея и Никодима Иваныча – хозяин любезно пригласил на террасу. На чай!

К чаю прилагалась пахлава, кята и прочие сладости, до которых были большие охотники не только турки, но и все жители империи османлы. Хашим-хаджи, по крови – болгарин, говорил и по-русски, и даже по-польски, и потчевал гостей, ничуть не чинясь своим богатством и положением. Правда, вот взгляд его почему-то Ляшину не понравился. Цепкий такой, оценивающий… как у лошадиного барышника. И еще гостеприимный хозяин почему-то не смотрел никому в глаза. Все время вилял взглядом. Почему так? Может быть, просто привычка…

* * *

До Дуная-реки Алексей с Никодимом Иванычем добирались трое суток! Хотя там и расстояние-то оставалось каких-то полсотни верст, всего ничего, однако же по тракту беглецы не шли, пробирались буераками да тропинками, лишь бы не напороться на турецкий разъезд. Уж теперь-то они не были при торговом обозе, сами по себе шли – к Дунаю пробирались. Зачем, с какой целью? Попадись – так вопросы возникнут. Тем более оба – русские. Понятно, куда намылились! На тот берег. К своим.

Потому шли с опаской. Даже костер не разжигали, перебивались сыром да черствою лепешкой. Спасибо Бояне – помогла, прибежала проститься, принесла котомку с припасами. Не бог весть что, но – спасибо!

Раненько с утра явилась. Женские шелковые шальвары, красные полусапожки на каблучках, шелковый узорчатый полукафтан с глубоким вырезом и широкими рукавами, из-под которых выглядывали рукава рубашки. На голове расшитая бисером шапочка с черной вуалью. Что и говорить – приодели девочку! Еще и ногти накрашены, и брови подведены, и ресницы!

– Фу-ты, ну-ты, мадемуазель! – как выразился Никодим Иваныч.

– На рынок отпросилась, – девчоночка растянула губки в улыбке. – Дядюшка Хашим такой добрый! Денег мне дал, иди, говорит, купи, чего хочешь. Вообще, я тут по нраву пришлась.

– Ну и слава богу!

* * *

Беглецы вышли к Дунаю где-то между Силистрией и Туртукаем. Осторожно спустились по крутояру к самой воде, осмотрелись. Темнело. Стелился по воде сероватый вечерний туман. Рядом, в кустах черной смородины, запутались обрывки рыбачьей сети. Верстах в двух выше по реке слышался собачий лай. Деревня.

Украсть лодку незаметно не вышло! Заметили. И собаки подняли лай, и сторожа оказались у рыбачьих мостков. Проснулись, выскочили с топорами да кавалерийскими пиками. Много – с дюжину человек! Пришлось срочно ретироваться.

Беглецы спрятались невдалеке, чуть ниже по течению, в плавнях, точнее сказать – в зарослях чернотала. Промочили ко всем чертям ноги, сами вымокли – зато собак сбили со следу. Да и погоня – дюжина мужиков и парней – не очень-то оказалась охочей соваться в воду! Больно надо. Прогнали ворюг – и ладненько. Ужо теперь не сунутся, можно спать спокойно. Пущай воришки в другую деревню идут, может, там свое воровское счастье и словят. А здесь если что и словят, так только пулю! Или пику – в бок.