Свадьба Берсерка

Сердце застучало заполошно. Тело меж ног обдувало жаром от того, как он входил в нее, частыми рывками, скользко раздвигавшими вход. А еще от мягкой судороги, уже начинавшей трепетать под животом — тонким кольцом, нанизанным на его плоть, золотой нитью…

Перед глазами было плечо Харальда, в сеточке едва заметных шрамов, светлая поросль на его груди. Забава только и могла, что ухватится за его плечи и потеряться в своем счастье.

Она будет жить. Да не просто жить, а с ним. Ласку его принимать, в глаза ему смотреть…

Чего еще надо-то? Разве что детишек.

А потом все кончилось. Дробной капелью отстучала в низу живота сладкая судорога, заставившая Забаву то ли громко выдохнуть, то ли простонать. Следом пришло тепло — и слабость, волной текущая по телу. И Харальд вошел в нее последний раз, вжался, пригвоздив к покрывалам, на которых она лежала…

И только потом у нее вдруг мелькнула страшная мысль. Уже тогда, когда нежилась после всего, купалась в счастье.

Лет Харальду немало. Уже не юнец, а взрослый мужик. Но в поместье, где он раньше жил, в Хааленсваге, детей она не видела. Ни одного, на кого бы он смотрел с отцовским вниманием. Только пара детишек рабынь, прижитых, как бабка Маленя сказала, от кого-то из воинов.

Хотя бабы у него были — а как иначе? С ней он вон, каждую ночь этим делом занимается. Только в этот раз, когда она плыла на другом корабле, не приходил.

Выходит, он детей зачинать не может?

Ей вдруг стало так жаль Харальда, замершего на ней, с рукой, запущенной ей в волосы, что она потянулась и крепко обняла его, притискивая к себе.

Харальд почему-то усмехнулся — выдох погладил ей пряди надо лбом. Пробормотал:

— Сначала — поесть, Сванхильд. Потом — снова…

И Забава зарделась. Выходит, он ее жалость за срамное желание принял?

Все-то у этих чужан не так, все по-другому, думала она, глядя на Харальда, уже вставшего с нее и натягивавшего штаны. У них в Ладоге всякий знает — если мужик женится на бесприданнице, значит, жалеет ее.

Жалеет, стало быть, и любит.

Про жалость Забава ему сказала, но про любовь и заикнуться не посмела. Да и слова этого на чужанском не знала. Такого ни у Рагнхильд, ни у бабки Малени не спросишь.

А тут, в Нартвегре, жалость не в чести, как сказал Харальд. И сам он ее не жалеет. В жены берет как одну-единственную…

Что вроде бы тоже хорошо, но как-то непривычно. Она — да одна на все края? Чудно.

Забава задумалась. Может, на чужанском это и значит — любит?

— Есть, Сванхильд, — Харальд подтолкнул к ней глубокую миску.

И потянулся в сторону, к отброшенному поясу. Вытащил нож.

Забава скрылась под покрывалом, отыскивая штаны. Натянула их, чувствуя, как вытекает из нее семя Харальда.

Бесплодное семя-то. Мысль об этом отозвалась в ней грустью. И Харальда стало еще жальче. Ей-то ладно, она ко всему привычная, как-нибудь перетерпит… а ему каково? И ведь воин, каких мало — но ни сынка, ни дочки…

Харальд уже отрезал здоровенный кусок мяса, с двух сторон в коричневой запеченной корке, с трещинами, где проступало розовое мясо. Протянул ей.

— Меньше? — нерешительно попросила Забава.

И Харальд, помедлив, уполовинил кусок. Лезвие скрежетнуло, разъединяя ребра.

Смешная, думал Харальд, посматривая на девчонку, которая задумчиво, чуть ли не осторожно, обкусывала ребро, которое он ей дал.

На зубах у него хрустнула кость. Он догрыз хрящик, подумал удовлетворенно — то, что она разговаривает, это хорошо. Но ест мало, это плохо.

— Ты должна больше есть, Сванхильд, — сообщил Харальд.

И, отложив кость в угол у выхода, чтобы выбросить, когда будет выходить, отломил себе кусок хлеба. Лениво пожевал. Сказал, глянув в сторону кожаных занавесей, в щели между которыми виднелся фьорд:

— У нас края холодные. Дуют сырые ветры… женщина, которая мало ест, много болеет. Так что это тебе. Доешь до конца.

Он подтолкнул к ней миску, где еще оставалась пара ребер, взялся за баклагу с элем. Девчонка покосилась на мясо, помотала головой.

— Нет, Харальд.

— Да, — непререкаемым тоном сказал он.

И вытянулся на кожах, укрывавших дно палатки. Не глядя, цапнул собственный плащ, лежавший под скатом крыши, накинул на плечи. Разрешил:

— Но можешь не торопиться.

После чего заметил, не удержавшись:

— А вообще-то тебе надо быть послушней, Сванхильд. Слушаться, понимаешь?

— Хорошо, — смиренно согласилась она.

Харальд едва заметно улыбнулся. Ну, посмотрим, надолго ли хватит этого смирения…

Он дождался, пока она закончит обкусывать свиное ребро, протянул баклагу с элем.

— Пей.

Сванхильд сделала один глоток и тут же отставила баклагу.

Харальд шевельнул бровями, подумал — так не пойдет. В другое время он бы не настаивал, но после того, что она видела, после краке, после смерти старухи…

Он поднялся, придвинулся к ней. Сказал, глядя в глаза:

— Пей. Тебе это нужно.

И поднес узкое горлышко сосуда к ее губам. Заставил чуть ли не силком сделать несколько больших глотков, заметил:

— Так будет лучше. Заодно и согреешься.

Затем отставил баклагу, притянул ее к себе. Сванхильд забавно моргала, часто дышала…

Но почему-то увернулась от его губ. Сказала, прижавшись щекой к его плечу:

— Локи — бог. Ермо…